Со щитом и на щите

Сели прямо на шпалы, уставились бездумно на ведра. А железнодорожника все нет и нет. Уже и солнце к закату отправилось, уже похолодало, а он как сквозь землю провалился.

Сидим еще полчаса. А может, и дольше.

— Заждались, ребятушки?

Железнодорожник! Мы так и подскочили.

— Берите свои ведра да живо за мной.

Ведет нас через рельсы, между вагонами, на ходу рассказывает:

— Ваш эшелон направили на Полтаву. А сейчас отходит второй. Садитесь и дуйте следом…

— А вдруг не догоним?

— Еще и обгоните, — успокоил нас железнодорожник. — Этот пойдет с ветерком, зеленой улицей… Вот и он! Залезайте быстренько в тамбур…

И только мы влезли, только поставили ведра, как поезд — ту-ту! — и поехал. Не успели даже железнодорожнику и спасибо крикнуть.

Мчались — и вправду только ветер свистел! Мелькали полустанки и станции. Перед каждой из них паровоз отчаянно кричал: давай дорогу! И семафоры едва успевали поднимать свои руки. Нам с Мишкой совсем было бы весело, когда б не ветер. Холодный, пронизывающий, он продувал открытый тамбур и трепал на нас одежду. Да еще если бы не уголь на платформе, перед самым нашим тамбуром. Через час мы выглядели как трубочисты — только зубы блестели.

Вот тогда я и вспомнил добрым словом маму, заставившую меня взять пальто. И когда Мишка не выдержал — оделся, я достал и свое. Уперлись спинами в стену вагона, руки — в рукава, головы — в плечи. Сидим нахохлившись, как совы.

В Полтаву приехали далеко за полночь.

— Эшелон с допризывниками? Есть такой. Вот он, хлопцы, и стоит. А вы что ж, отстали?

Мы даже не ответили — бросились со всех ног к эшелону. Чтобы опять без нас не тронулся.

Утром помкомвзвода сердито допытывался:

— Самоволочка? Погулять вздумалось? Не выходить из вагона, пока не доедем до части!

Потом мы узнали, что ему досталось на орехи от начальника эшелона за то, что мы потерялись.

— А сейчас — умываться! Вы в трубе паровозной ехали или в цистерне из-под мазута? И ведра вымойте!

Мы долго плескались под краном, потом отмывали ведра от борща, который никто не захотел и пробовать. Но не это нас удручало. Неприятно поразило другое: после Полтавы разузнали мы с Мишкой, что всех нас везут в одну часть. Не в матросы, не в танкисты — в пехоту! Царицу полей.

Каково служить в пехоте

Вскакиваю от неистового крика. Только что снился мне сон: ярко освещенный коридор и открытая дверь в темную комнату. В той комнате, в густой тьме, притаилось какое-то чудище. Нечто настолько страшное, что я весь дрожу. Хочу убежать, но ноги приросли к полу. Хочу закричать, но голос пропал. В это самое время свет в коридоре гаснет и врывается этот зычный крик.

Сердце стучит так, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Ошалело моргаю, а в ушах стоит это яростное:

— По-одъе-ом!

Наконец доходит до сознания, что я в казарме. На узкой двухэтажной койке: я внизу, наверху Мишка.

Он тоже проснулся. Свешивает ноги, раскачивает ими, не иначе как старается попасть мне по голове. Все еще сердитый, ловлю его ногу и щиплю его за икру. Мишка ойкает, ног как не было, вместо них появляется его разозленное лицо:

— Ты чего щипаешься?

— По-одыма-айсь!

Ну и голосище — мертвого поднимет!

Соскакиваю на холодный пол. Он словно обжигает разогретые подошвы, а меня всего встряхивает. Бр-р-р! Клацая зубами, начинаю одеваться.

— А вам что, персональная команда нужна?!

Помкомвзвода! Но не тот, который нас сопровождал, а другой. Отныне он будет командовать нами. Остановился напротив, грозно смотрит на Мишку.

Мишка ложится на живот, сползает неуверенно со второго этажа. Высокая койка качается, Мишка болтает босыми ногами — ищет пол.

— Живей, живей! Это вам не у тещи в гостях!

Мы еще неженатые, у тещи ни разу не гостили, потому и не можем по достоинству оценить помкомвзводовский юмор.

— Чтоб через десять минут никого здесь не было! — напоминает помкомвзвода командиру отделения. — Ясно?

— Ясно, товарищ помкомвзвода!

Командир отделения лихо прищелкивает каблуками. Он уже одет, обут, стоит у нас над душой:

— Вы что как сонные мухи! В армии небось, а не у тещи в гостях!

Он явно подражает помкомвзводу: точно так же хмурит брови и закладывает большой палец правой руки за ремень. Но это ему плохо удается. Уж очень юное у него лицо и голубые, как у девицы, глаза.

— Чтоб за пять минут все было застелено! — командует он и бежит к другим койкам.

А у меня, как назло, запутался шнурок от ботинка.

Хоть зубами помогай! Вчера поленился развязать, скинул просто так, а теперь вот в переплет и попал.

Мишка совсем не торопится. Прыгает на одной ноге, стараясь попасть второй в штанину.

— Разве это жизнь? И поспать не дадут! Пехтура несчастная!

Он никак не может свыкнуться с мыслью, что приходится служить в пехоте. Твердо намерен написать в Москву наркому, чтобы его перевели в танкисты. Уговаривает и меня:

— Ты сдурел, что ли, — в пехоте служить!

Еще в эшелоне грозился:

— Дай только до места добраться!

По дороге попасть на почту никак не удавалось: меня и Мишку не выпускали из вагона до самой Винницы. А в Виннице сразу же всех повели на узкоколейку, посадили в маленькие вагончики и повезли аж в Вапнярку.