Со щитом и на щите

В тот вечер мне не хотелось спать. Писал домой письмо, рассказывал маме, что стал снайпером, что сам командир полка пожимал мне руку и обещал послать на стрелковые соревнования. А брату сообщал, что у меня уже есть своя винтовка и я стреляю из нее сколько захочу, что не забыл о своем обещании и скоро пришлю ему патроны и порох. И еще приписал в конце, что, по-видимому, я здесь долго не задержусь: после соревнований меня обязательно заберут в дивизию, если не выше. Ждите теперь новый адрес, а потом уже напишете ответ.

Похмелье наступило через день. Сам комбат захотел посмотреть, как я стреляю, мне вручили десять патронов и повели к мишеням.

На этот раз не звучали команды. Я сам залез в окоп, положил локоть на бруствер, а на локоть — винтовку и, посадив на мушку еле видимую мишень, выпустил все десять пуль точно так же, как и позавчера, — разом. Командиры сразу же кинулись к мишени, но могли и не бегать: все десять пуль ушли «за молоком»!

Мне выдали еще десять патронов и приказали не торопиться — целиться получше. Я целился до боли в глазах, но результат оказался таким же, пули летели куда угодно, только не в мишень.

Пришлось следом за первым посылать домой еще письмо. С сообщением, что стрелковые соревнования откладываются на неопределенный период и потому остаюсь по старому адресу.

Служба, служба…

Идя в армию, я и представить себе не мог, насколько трудной окажется военная служба. Был убежден: в армии только и делают, что стреляют из винтовок да пулеметов, мчатся на конях и танках, а по воскресеньям форсят перед гражданскими. Служба казалась мне легкой и приятной, а виной этому были прежде всего кинофильмы и книжки, которыми мы зачитывались. Кроме того, и один морячок, мой односельчанин, который служил на Черноморском флоте и как-то приехал к родителям в отпуск на десять суток. Когда он проходил по улице, заметая пыль широченными клешами, мы с восторгом бежали следом, сгорая от зависти.

По утрам, сразу же после того, как наши матери выгоняли коров на пастбище, мы собирались около двора, где жил моряк. Садились на густой спорыш и терпеливо ждали его появления.

Сначала выбегал его младший брат с бескозыркой на стриженой голове. Бескозырка наползала ему до самого носа, а на ней… две ленточки позади с золотыми тиснеными якорями и золотая надпись по околышу. Даже не глянув в нашу сторону, будто вовсе не знаком с нами, он шел к колодцу, вытаскивал полное ведро воды. Ставил его на траву и громко кричал из-под бескозырки:

— Коля, иди умываться!

Из дома, голый по пояс, выходил моряк.

— Готово? — весело спрашивал он. — Порядочек!

Широко расставив ноги, он наклонялся почти до земли и, подставляя широкую спину, командовал:

— А ну-ка, лей — не жалей!

И только покряхтывал от ледяной воды.

После умывания моряк обязательно подходил к нашей стайке:

— Здравствуйте, товарищи моряки!

Мы неслаженно гоготали, как гуси, а он запросто устраивался между нами на спорыше. Он совсем не был задавакой, не то что его братишка, и с готовностью отвечал на все наши вопросы о море, о кораблях, о службе на флоте. У нас головы кружились от его рассказов, мы спали и видели себя на военной службе и ужасно жалели, что никак не перекроишь на клеши наши узенькие штанишки.

Моряк пробыл в отпуску десять дней, а растревожил наши сердца на многие годы. До тех самых пор, пока мы сами не попали в армию и во всех тонкостях не узнали военную службу.

За три месяца службы в армии мы многому научились, во многом изменились. Нас уже не пугала ни строевая, ни физподготовка, и хотя не так легко, как наши командиры, мы уже преодолевали укрепленную полосу и, добравшись до хворостяного чучела, лихо кололи его штыками. Нам уже не требовалось, встречая командира, высчитывать расстояние, чтобы ровно за четыре шага перейти на строевой шаг, вскинуть выпрямленную ладонь к виску, — все это выходило само собой: натренированное тело автоматически выполняло всевозможные команды. Когда мы приняли присягу, командиры нам объяснили, что отныне мы стопроцентные бойцы и потому нас теперь могут за особо важную провинность даже отдать под военный трибунал, чего нельзя было сделать до этого. И, как ни странно, это сообщение нам польстило, еще больше дало почувствовать, что мы теперь не какие-то там желторотые, а полноправные члены великой, стройной, обмундированной семьи, имя которой — армия.

Итак, прошло время предварительного обучения, началась настоящая служба.

Сегодня мы с Мишкой дневальные.

Громадная казарма пуста: рота ушла на учения. На улице настоящая зима, снегу намело по пояс, наши товарищи штурмуют сейчас «вражеские» окопы, а мы с Мишкой роскошествуем в относительном тепле. Тепло, правда, не очень-то, печи едва дышат, и возле них не нагреешься, но это все же лучше, чем лежать посреди поля в снегу и отогревать дыханием задубевшие пальцы.