Со щитом и на щите

Спроси меня кто-нибудь, какая дисциплина самая ненавистная, я, не колеблясь, назвал бы немецкий язык. По правде говоря, мне никогда не приходилось встречаться ни с одним учеником, который его любил бы. Да и за что можно было любить этот предмет, если он требовал постоянной зубрежки, заучивания слов, которыми мы не пользовались вовсе: ни на других уроках, ни тем более вне уроков. Но однажды мне все-таки довелось применить знание немецкого языка.

Случилось это в седьмом классе, где-то под Новый год. В нашем клубе тогда появился бильярд — огромный стол, покрытый зеленым сукном. Каким образом его направили в сельский клуб, никто толком не знал. Возможно, наш клуб перечислил деньги на инструменты для духового оркестра, а их не оказалось. Тогда вместо труб и кларнетов нам и подбросили бильярд. До сих пор вспоминаю ту сцену: возле только что вернувшейся из района грузовой машины стоят рыжий парень — заведующий клубом Иван — и заведующий сельсоветом дядька Андрей, который громыхает на всю улицу:

— У тебя голова на плечах есть? Ты что этакое привез?

— Так это же бильярд…

— «Билярд, билярд»… Гроб тебе из него сколотить — вот тогда и будет тебе билярд!

Как бы там ни было, но не отсылать ведь обратно, коли уж привезли. И дядька Андрей, для порядка покричав еще, махнул рукой.

Бильярд собирали два плотника: сколько дней морочились с ним. Где молотком, где обушком, по своему разумению, где подогнали, а где и подтесали. Шары после той экзекуции катились как пульки — все к одному борту, к одной и той же лузе. Парни ходили вокруг с киями, штрикали то один шар, то другой, а мы лишь с завистью со стороны глазели. Нам даже руки сводило — так хотелось взять кий, да Иван упорно отгонял нас от бильярда — зеленое сукно, видите ли, берег.

Наконец однажды он сказал мне и Ванько, что позволит несколько раз ударить кием по шарам, если мы очистим от снега дорожку от клуба до проезжей дороги.

Снегу тогда навалило ой-ей-ей сколько. От клуба до дороги было не меньше четырехсот шагов, пришлось нам с Ванько немало попотеть, пока справились. А Иван время от времени выходил на крыльцо и покрикивал:

— Шире, шире разгребайте! Чтобы и машина могла пройти!

От нас валом валил пар, когда, управившись, мы вошли в клуб. Тут Иван снова заколебался:

— А вдруг сукно порвете? Кто тогда платить будет?

Как мы его ни уверяли, что ни за что не порвем, как ни просили, Иван так и не подпустил нас к бильярду.

— И не просите, ребята, ничего у вас не выйдет! Идите лучше на балалайке поиграйте.

Обиженные до глубины души, возвращались мы домой. Наши сердца пылали жаждой мести. Ванько предлагал взять в руки лопаты, снова засыпать дорожку снегом, да еще полить водой на ночь, чтобы потом грыз ее Иван зубами. Но я охладил друга, сказав, что разве, кроме нас, не найдутся в селе другие такие же дураки? Ивану стоит только свистнуть — руками выгребут! Нет, если мстить как следует, то надо что-нибудь другое придумать. Такое, чтобы Ивана всего скрючило.

И я придумал.

Иван был влюблен в нашу молоденькую учительницу немецкого языка Парасю Михайловну. Когда она появлялась в клубе, Иван словно пьянел, начинал терять равновесие на ровном месте и даже билеты забывал спрашивать. Мы этим частенько пользовались: шли гурьбой за Парасей Михайловной. Пока Иван в себя придет, нас, глядишь, добрый десяток в клуб проскочит.

Влюбленность Ивана не была тайной и для Параси Михайловны. Но она почему-то не испытывала от этого никакого удовольствия, а сильно гневалась на Ивана и не раз сердито его отчитывала, чтобы перестал таращить на нее глаза и не делал для всего села посмешищем.

Вот я и решил написать ему вроде бы от Параси Михайловны записку, чтобы Иван узнал, чего он на самом деле стоит. Поначалу писал прозой, но моя душа, горевшая праведным гневом, требовала высоких чувств, и я, несколько раз перечеркнув написанные строки, ударился в поэтический слог. Спустя час напряженной творческой работы вот что получилось:

Рожа у тебя как у жабы,
Голос у тебя как у бабы,
Глаза у тебя как у рака,
А сам рыжий, как собака.

Прочитал Ванько. Тому очень понравилось. Тогда я изготовил конверт, заклеил вареной картошкой и вручил Ванько, чтобы отнес в клуб и сказал, что это от Параси Михайловны.

Но Ванько заупрямился: а что, если Иван успеет прочитать «любовное послание», прежде чем он успеет дать деру?

Тогда-то я и додумался переписать свои стихи немецкими буквами. А так как Иван никогда в жизни немецкий язык не учил, то, пока доберется до смысла, мы с Ванько успеем отбежать на расстояние, вполне для нас безопасное.

Не мешкая мы уселись за стол, раскрыли учебник немецкого языка и принялись за дело. Ни одного домашнего задания мы так усердно никогда не готовили.

Наконец труд был завершен. Старательно переписал я стихи, да еще подписался: «Параска Михайловна». Снова в ход была пущена картошка, конверт тщательно заклеен, но мне показалось это недостаточным, я еще нарисовал сердце, пробитое стрелой.