Со спичкой вокруг солнца

— Думал, ничего не придумалось.

Прощаюсь, выхожу на улицу и слышу из председательского окна крик:

— Подожди.

Иду навстречу, а Телегин бежит вниз по лестнице, хохочет.

— Нашел.

— Что?

— Где взять третье блюдо для Ивана Егоровича!

— Где?

— В ботаническом саду университета. Тетя Катя ставит ему стул в оранжерее. Он сидит рвет бананы. А потом стул переносится к персиковому дереву, к грядке с дынями. А то скажет, и Тиша натрясет ему полное блюдо фисташек, миндаля. Ну как?

— Здорово, Сергей Сергеевич!

Бегу в редакцию. Печатаю на машинке абзац, предложенный председателем облисполкома, и несу его показать редактору Круглову. А тот потирает руки.

— Звонил Сергей Сергеевич. Фельетон ему понравился.

— Значит, печатаем?

— Обязательно. Только тебе придется сбегать еще в обком партии к Василию Илларионовичу!

— Зачем? — спрашиваю я и в ярости пишу в блокноте три слова:

«С. И. Д.».

Что это значит, и говорить неловко. А редактор, не краснея, объясняет мне свою алгебру:

— Иван Егорович Баранцевич числится в списках областного актива. Если мы напечатаем фельетон, не ознакомив с ним предварительно секретаря обкома, то сделаем секретаря своим врагом. А нам для расстановки сил на бюро нужно… ну и т. д.

Бегу к секретарю обкома Василию Илларионовичу. Кладу перед ним на стол фельетон. Он читает, говорит:

— Парень ты, Мик. Иванченко, судя по глазам, добрый, а пишешь — не дай бог попасться тебе на перо. Уж очень зло!

— Жалеть дураков? Разве партия учит нас этому?

— Тоже, конечно, верно…

— Значит, будем печатать?

— Я сегодня посоветуюсь с членами бюро, а ты приходи завтра к девяти утра за ответом.

Прихожу завтра к девяти. Василий Илларионович протягивает мне четвертушку бумаги, а на ней напечатано:

«Заслушав сообщение сотрудника газеты Мик. Иванченко о непартийном поведении Баранцевича И. Е. на сельхозвыставке, бюро обкома постановляет:

1. Снять Баранцевича И. Е. с работы зампреда облисполкома.

2. Объявить ему строгий выговор.

3. Направить в колхоз «Перемога» Первомайского района для использования по прежней специальности, зоотехником».

— Ну как?

А я вместо того, чтобы ответить секретарю на вопрос, спрашиваю про фельетон:

— Печатать можно?

— Можно, только нужно ли? Меры уже приняты. Дурак наказан. Твоя роль в разоблачении непартийного поведения Баранцевича отмечена. Мы в своем решении назвали даже фамилию. Разве это не почетно?

Это было почетно! Правильно! А я тем не менее сидел у стола секретаря обкома и ревел от обиды. Ревел не по-мужски, молча, а с противными всхлипываниями. Сейчас даже вспомнить стыдно.

Секретарь поит меня водой. Успокаивает.

— Главное в фельетоне, — объясняет он, — это когда меры приняты, зло устранено.

А я сижу у секретаря, потом иду от секретаря, реву (правда, уже не вслух, а про себя) и думаю: главное в фельетоне — это когда фельетон напечатан.

И еще думаю я, и нехорошо, о своем редакторе Круглове. И думаю не шифром: «С. И. Д.», а полным словом.

И не про себя, а вслух.

* * *

Рассказ Миколы Иванченко разделил собравшихся на две группы. Одна говорила: секретарь обкома прав, другая доказывала: нет, не прав.

— В данном случае секретарь не прав, — сказал Гр. Козлов, — но есть обстоятельства, когда фельетон все же лучше не печатать, чем напечатать.

— Правильно, если ваш фельетон не проверен, лживый?

— Нет, почему? Фельетон, который я имею в виду, проверялся, и уличающие документы были налицо, — тем не менее главное для того фельетона было не публиковать его, а «принять меры». Хотите, расскажу?

И Гр. Козлов начал так:

В ГОСТЯХ И ДОМА

В родительский день я отправился на кладбище. Возвращаюсь назад и вижу шагающего среди могил почтальона. Через плечо у него сумка, полная газет и журналов.

— Неужели и здесь есть подписчики?

— Есть!

— Как же они оформляют подписку? Еще при жизни или потом через детей?

— Зря острите. Мои подписчики люди живые. Только квартируют они не там, где положено,

— Почему?

— Сходите узнайте!