— Кто, кто? — переспросил Хамид Паранджаев и протянул руку к папке с учетными карточками.
Сомнений быть не могло. Первой в папке выбывших из комсомола лежала карточка Зайнаб, жены секретаря райкома комсомола.
Теперь наступила очередь краснеть Хамиду Паранджаеву. И он покраснел, но ненадолго. Секретарь райкома быстро взял себя в руки и, глянув исподлобья на учетного работника, строго сказал;
— Читайте дальше.
— Почему дальше? — удивленно переспросил Сагимбек. — А как же Зайнаб?
— Мы не пойдем к Зайнаб на дом, — ответил Паранджаев.
— Почему?
— Неудобно.
— Что неудобно? Критиковать секретаря райкома? А разве пять минут назад этот секретарь не призывал нас действовать невзирая на лица? Или, быть может, я ослышался? — не без иронии спросил Сагимбек.
Хамид Паранджаев нервно прошелся по комнате.
— Вы поймите, — сказал он, — я не только секретарь райкома, я муж, а вы идете ко мне домой с обследованием. Ну какой же после этого я буду иметь авторитет в глазах у своих родственников? У меня же рядом живут и тесть, и теща, и тетки, и бабки.
— А ты пригласи нас на плов, — нашелся кто-то из комсомольцев, — и теще будет даже приятно, что ее зять — такой гостеприимный человек.
Деться было некуда, и Паранджаев повел членов бюро к себе.
У самых ворот дома секретарь райкома сделал последнюю попытку отговорить членов бюро от их затей.
— Зря, ребята, вы беспокоитесь, — сказал он. — Это не тот случай, который надо расследовать. В этом случае нет ничего характерного.
Как выяснилось позже, ребята беспокоились не зря. В доме Хамида Паранджаева они увидели много любопытного. Домик этот был чистенький, аккуратненький. В комнатах устроены ниши, в которых, по примеру старых, патриархальных узбекских семей, стояли длинные шеренги больших и малых чайников. Чайников в доме было больше, чем нужно, а стола ни одного.
— На чем же вы обедаете? — спросили гости хозяина.
— Садитесь, — сказал тот и бросил на ковер подушки.
— Э-э, плохо! — заметил Сагимбек. — У нас в селе даже старики предпочитают кушать не на корточках, а сидя на стульях за столом.
— На стульях, конечно, удобнее, — согласился секретарь райкома, — но не буду же я спорить с родственниками по поводу каждой мелочи!
Пока хозяин дома беседовал со своими гостями, его жена Зайнаб приготовила плов и внесла его в комнату,
— Кушайте на здоровье, — сказала она и стала у стены.
— Зайнаб, а вы? — сказал Сагимбек. — Садитесь с нами!
Но вместо Зайнаб ему ответил кто-то из ее родственников:
— Напрасно приглашаете, она не сядет.
— Почему?
— Когда у мужа гости, жена должна есть на кухне.
Сагимбек с удивлением посмотрел на мужа. Но тот стыдливо опустил глаза в жирный плов и отмолчался. Мужу, как видно, тоже не хотелось, чтобы Зайнаб сидела рядом с ним. Почему? Может быть, муж стеснялся жены? Не стесняться, а гордиться должен был бы Хамид Паранджаев такой женой, как Зайнаб. Молодая, красивая, она была не только хорошей хозяйкой в доме, но считалась и большой активисткой в комсомоле. В свое время Зайнаб считали даже хорошей спортсменкой, она ездила в Москву на соревнования. Но все это было до замужества. После свадьбы Хамид Паранджаев перестал бывать с женой не только на стадионе, но и в кино, в театре, на вечерах, в парке. Почему?
— Неудобно, родственники против.
Родственники были против того, чтобы Зайнаб ходила на комсомольские собрания, в политшколу, занималась физкультурой, а муж даже не заступился.
— Ну что мне, спорить, что ли, с родственниками? — оправдывался он. — Сами знаете, люди они старые, отсталые.
Отсталыми взглядами отличались, как видно, не только родственники, но и муж Зайнаб. Даже в те редкие дни, когда Хамид Паранджаев появлялся на улице вдвоем с женой, то шел по тротуару не рядом с Зайнаб, а на два шага впереди, подчеркивая тем самым, что он мужчина, глава семьи. Этот «глава» унижал в Зайнаб не только жену, но и мать.
— Двое детей, и обе девочки! — говорил он, сокрушаясь. — Ну хоть бы одного мальчика родила!
С тяжелым сердцем уходили комсомольцы из дома Хамида Паранджаева. Им было стыдно и неловко за своего секретаря. А ведь их секретарь понимал, как дико выглядит в наше время человек с повадками феодала. Секретарь знал, что с такими повадками надо вести непримиримую борьбу. И только одного не мог уразуметь секретарь: что такую борьбу ему следовало начать со своей собственной персоны.
КОПЕЕЧНЫЕ ДУШИ
Софье Дмитриевне стало плохо. У нее неожиданно закружилась голова, и она навзничь рухнула на пол.
— Ох, сердце!
Семьдесят шесть лет это сердце верой и правдой служило человеку, и вот теперь с ним случилось что-то неладное. Чья-то безжалостная рука сдавила и держала его в своем кулаке.
— Ну, вот и конец.
Старой женщине стало так страшно от собственных мыслей, что она застонала. Этот стон разнесся по квартире, но на него никто не обратил внимания.