Со спичкой вокруг солнца

Я поднялся и поплелся в отделение давать свидетельские показания. Молча, безропотно. А на кого было роптать, сердиться? Сам виноват! За последние полтора года я стал жертвой не одного, не двух, а трех случаев «передоверивания»…

1972

ЛЮДА С ЧАСТНОЙ КВАРТИРЫ

Люди, которым сейчас двадцать — двадцать пять лет, знают из рассказов Своих отцов, из прочитанных книг о том, как дружно строился в далекие годы первой пятилетки Магнитогорский завод. Но ни отцы, ни книги, конечно, не говорили двадцатилетним, как сильно досаждали дружной работе магнитогорцев непорядки, имевшие место в органах Наркомпочтеля (Народного комиссариата почт и телеграфа). Особенно сильно доставалось от этих непорядков нам, спецкорам центральных газет. Пошлешь в редакцию корреспонденцию спешной почтой, она ползет семь-восемь дней до Москвы. Новости стареют и превращаются в труху.

А с междугородной телефонной связью было и того хуже. День телефон работает, два молчит. А работает тоже еле-еле, по голодной норме. Только-только ты расположишься в переговорной будке, скажешь стенографистке «Добрый день!», а станция уже перебивает тебя:

— Закругляйтесь, корреспондент. Ваши три минуты кончаются.

А что ж можно было передать за три минуты? Заметку-коротышку. Мы жаловались. Критиковали междугородную связь и на собраниях и на страницах газет. Наконец Наркомпочтель сжалился над журналистами и предоставил каждому из нас для связи с Москвой вместо трех минут пятнадцать.

Новый регламент был приурочен ко дню пуска ЦЭС (Центральной электрической станции). Вхожу в переговорную будку, называю телефонистке номер стенографического бюро редакции. Телефонистка просит повторить две последние цифры. Повторяю дважды — «67», «67».

Издали слышится слабый женский голос:

— Алльё!

Я говорю: «Здравствуйте!» и, не теряя времени, рысью начинаю диктовать корреспонденцию:

— «Сегодня большой день на Магнитке! Пускается первый действующий цех самого большого в Европе металлургического комбината. Только что комсомольский котел дал пар комсомольской турбине…»

И вдруг слышу:

— Подождите минуточку. Не диктуйте. У меня нет карандаша и бумаги.

Я выругался от злости. Черт знает что! У меня на счету каждая секунда, а стенографистка не готова к приему корреспонденции.

— Алльё! Диктуйте. Я уже нашла карандаш.

И потом эту дурацкое «алльё»! Ни одна наша стенографистка не говорила «алло» через мягкий знак и букву «ё». А может, это новенькая? С курсов?

Начинаю диктовать корреспонденцию сначала: «Сегодня большой день на Магнитке… Только что комсомольский котел ЦЭСа дал пар комсомольской турбине». И я рассказываю историю монтажа комсомольского котла. Как комсомольская бригада Банных в два раза сократила сроки монтажа котла, установленные немецкой фирмой «КАСТ». Я диктую, а стенографистка все время останавливает меня:

— Говорите медленней, не успеваю записывать.

Я не выдержал и говорю:

— Пусть вместо вас принимает корреспонденцию ваша соседка.

И слышу в ответ:

— Соседок нет. Я одна.

Делать нечего. Кончаю рассказывать о монтаже котла и начинаю говорить, как монтировала комсомольскую турбину бригада Мордуховича.

— Кого? Кого?

— Мордуховича, — повторяю и начинаю диктовать фамилию по буквам: — Мария, Александра, Руфина…

— Какая Руфина?

— Обыкновенная.

— Руфина Мордухович?

— Да нет. Просто Мордухович. Он мужчина, а не женщина.

— Повторите фамилию.

Повторяю по складам:

— Мор-ду-хо-вич.

С бригадиром монтажников все. Начинаю рассказывать про инженера Елену Джапаридзе, руководившую монтажом.

А Москва снова не разобрала фамилии.

— Кто? Кто?

— Джапаридзе, — говорю — я и поясняю: — Это дочь одного из расстрелянных бакинских комиссаров, Алеши Джапаридзе. Начинаю диктовать по буквам: Давид, Жорж, Александр…

В это время в разговор вмешивается московская телефонистка и говорит:

— Корреспондент, закругляйтесь. У вас осталась всего одна минута.

Закругляюсь. Диктую последнюю фразу:

— «И вот наконец, на контрольной лампочке разгорается сильней и сильней…»

И снова слышу вопрос из Москвы:

— Что разгорается?

— Лампочка.

А мне в ответ:

— А у нас электричество не гасло. Оно горит все время.

— Где горит?

— Везде. В комнате, на кухне, в уборной,

— Простите, это кто, стенографистка?

— Нет.

— А кто же?

— Люда.

— Какая Люда?

— С частной квартиры.

— Зачем же вы записывали корреспонденцию?

— Так вы же сами просили! Даже подгоняли: скорей, скорей!

В это время снова слышу голос московской телефонистки:

— Корреспондент, кончайте говорить. Ваши пятнадцать минут кончились,

— Как кончились? Вы дали мне не тот номер,

— Подождите, сейчас проверю…

— Вот дьявольщина!

— Вы чего ругаетесь? — спрашивает Люда с частной квартиры.

— Мне дали не тот телефон.

— А вы куда звонили?

— В «Комсомольскую правду».

— А-а-а!.. — раздается в трубке.

И в это время нас разъединяют, и московская телефонистка начинает приносить свои извинения, Она-де не расслышала, спутала две последние цифры телефона. Вместо «67» набрала «57».

Я вызываю старшую, прошу соединить меня с редакцией. Старшая не говорит «нет». Она говорите «Соединю, если останется время».