Собачьи дни

Помню ощущение блаженства, согревшее душу, неожиданное освобождение от тяжкого бремени, расслабление ноющих от напряжения мышц и смягчение рези в глазах, появившейся от недосыпания. Вот он, выход, простой, как все гениальное! Вечером я ждала возвращения Гордона с тихим ликованием.

— Как поживают мои прекрасная жена и прелестная дочь? — спросил он, одним глазом глядя на экран.

— С нами все хорошо, — присев на подлокотник кресла, я поведала мужу об откровении патронажной сестры. — Если я все подготовлю, покормишь Рейчел в три утра?

Сознаюсь, время для просьбы я выбрала неудачное. Нужно было подождать до завтра, когда Гордон настроился бы на домашнюю волну, отвлекшись от кипучей светской жизни.

Муж ответил с замечательной находчивостью:

— Так ведь груди-то у тебя, у меня их нет.

— Естественно, — подтвердила я. — Но я могу сцедить…

Это его позабавило:

— Конечно, можешь, моя лапочка, и очень даже неплохо. Нужно уметь отцеживать важное — именно так я и сказал сегодня старику Паву…

Полагаю, он не имел намерения острить, просто вообще меня не слушал. Льстить Гордон не привык.

— Как он? — спросила я, невольно отвлекшись от гениальной идеи.

— Толстый, — удовлетворенно сказал Гордон, — толстый, толстый и толстый. — Он рассеянно ущипнул меня за бедро, что я сочла хорошим знаком. — Не понимаю, как я смогу накормить нашу дочь.

— Сможешь, сможешь, — с энтузиазмом возразила я. — Смотри, что у меня есть!

Я энергично помахала в воздухе гибкой трубкой, в точности как медицинская сестра, и объяснила, что к чему. Гордон убрал руку с моего бедра, поставил тарелку, положил пульт, поднялся и вышел в кухню. Через минуту он вернулся с полным бокалом виски в руке.

— Это выпью я, — сказала я полушутя, но с тоской, — иначе ты будешь слишком пьян, чтобы кормить Рейчел.

— Я люблю свою дочь, — сказал он, сделав большой глоток.

— Отдай мне стакан, — сказала я, протянув руку, но все еще шутливо. — Давай-давай…

— Нет, — улыбнулся он, — я налью тебе другой. — В дверях Гордон остановился, повернулся и сказал: — Но тебе нельзя, иначе у нашего пупса будет похмелье.

— Не будет, я сперва сцежусь, а потом выпью.

— Да что за чепуха, какое сцеживание?

Я объяснила все сначала, прибавив в заключение:

— И медсестра сказала: раз я устаю, иной раз крошку может покормить папа.

— Ты же мать! А я — кормилец семьи. Какой смысл нам обоим падать с ног?

— Не всегда же, Гордон, не каждую ночь. Только иногда.

Наверное, он что-то прочел на моем лице, потому что неожиданно сдался:

— Отлично, я ее покормлю. Конечно, покормлю, — и вышел.

Существует множество специфически женских страданий: когда жмут новые лакированные туфли, когда впервые выщипываешь брови, сотни гинекологических моментов, но на первое место все-таки нужно ставить молокоотсос. Болезненно чувствительному соску и без того достаточно достается от атак жадного рта младенца; ощущения же от хитроумного приспособления (не сомневаюсь, существенно модифицированного к настоящему времени) заставили представить сразу несколько присосавшихся ртов. Однако вдохновленная перспективой сладко проспать ночь без перерывов, я уединилась и сделала все, что могла. Процесс оказался медленным и трудным, голубоватая жидкость выглядела обескураживающе жидкой. Неужели это и есть эликсир жизни? Неудивительно, что дети тянутся к искусственному питанию, довольно разнообразному и вкусному… Набрав необходимое количество молока, я поднялась и пошла на кухню. Гордон сидел рядом с раковиной на сушилке для посуды, в наушниках, подсоединенных к включенному кассетному магнитофону. Не знаю, что он слушал, но музыка звучала на полной громкости: даже мне был слышен безумно раздражающий звук. Рядом с Гордоном стояла ополовиненная бутыль виски, а на лице мужа застыло выражение блаженства: зажмурившись в экстазе, он мерно раскачивался, постукивая каблуками в такт. Несколько секунд я стояла неподвижно, затем эта картина поочередно окрасилась во все известные цвета, и наконец все заволокла красная пелена. Оттолкнув стакан от губ мужа, я вцепилась в наушники и попыталась их сорвать, немилосердно дергая, стаскивая, стягивая со всей силой обезумевшей женщины.

Не моя вина, что вместе с наушниками я прихватила ухо Гордона. Оглядываясь назад, я изумляюсь, каким образом ушная раковина вообще осталась на месте. Схватившись за пластмассовые кругляши, я немного удивилась, что левый на ощупь немного мягче правого, но не стала останавливаться и выяснять почему. Тянула и тянула, придя в настоящее бешенство оттого, что наушники упорно не желали сниматься. Гордон, потеряв равновесие, качнулся, взвыл и попытался защитить ухо. Как известно, защита предполагает определенное контрнападение, вот муж и врезал мне кулаком в нос. Я не удержалась на ногах и упала. Бутылочка сцеженного молока ударилась об пол и разлетелась на осколки, а образовавшееся белое озерцо изящно расцветилось алыми каплями из моего носа.

— Сука! — заорал Гордон.

— Сволочь! — не осталась я в долгу.

— Шлюха! — нашелся он (a propos^[6], уверяю вас, совершенно безосновательно).