Собачьи годы

– Понимаешь, мы как раз сироп варим, мы его меняем потом. Работенка та еще, но и навар приличный. А это моя женушка, Инга, она из здешних мест, из Фрехена. Слышь ты, Инга, а это вот мой друг, мой настоящий товарищ. Мы с ним сколько-то времени в одном штурмовом отряде были. Бог ты мой, чего только нам не поручали. Эхма, была не была! Представляешь, мы с ним оба в Малокузнечном парке. Сколько ни есть в карманах – всё на стол! И – вперед без тормозов! Густава Дау и Лотара Будзинского помнишь? А Францика Волльшлегера и братьев Дуллек? А Вилли Эггерс, какой был парень, скажи, а? А Отто Варнке, а Хоппе, чертяка, а малыш Бублиц? Все, конечно, головорезы, но друг за друга горой, пили, правда, по-черному. Вот, значит, и ты. Слушай, а зверюги твоей кто хошь испугается. Нельзя ее в другую комнату пока что запереть? Ну, нет так нет, пусть остается. Ну, давай рассказывай – куда же ты смылся в самый что ни на есть подходящий момент? Ведь после того, как ты от нас ушел, вся лафа кончилась. Понятное дело, сейчас, задним числом, каждый скажет – дураки мы были, что за такую ерунду, за такую безделицу тогда тебя поперли. Все дело вообще яйца выеденного не стоило. Но они же сами хотели знать, особенно братья Дуллек и Волльшлегер, а потому – вынь да положь им суд чести! Штурмовик не ворует! Красть у товарищей – последнее дело! Я же плакал настоящими слезами, честное слово, Инга, когда он от нас уходил. А теперь, значит, ты вернулся. Хочешь – ложись отдыхай, хочешь – пойдем вниз, в прачечную, где у нас свекла варится. Садись в шезлонг и смотри. Вальтер, дружище, голова садовая! Я же всегда говорил – сорную траву ничем не вытравить, верно, Инга? Нет, я прямо дурею от радости!

В уютной подвальной прачечной варятся бураки, отдавая свою сладость. Матерн развалился в шезлонге, на душе и на зубах у него слова, которые никак не выговариваются, уж больно рады ему эти людишки, которые так трогательно, в четыре руки, заготавливают сироп. Она деревянной скалкой размешивает сироп в кухонном тазике – шустро-шустро, изо всех сил, хотя сиропа там пока что с гулькин нос, – а он следит за огнем; брикеты, черное золото, аккуратно сложены у них штабелем. Она настоящая уроженка рейнских краев – кукольное личико, чуть удивленные глазки, которые то и дело посматривают на гостя; он почти не изменился, разве что раздался немного. Она только смотрит и пикнуть не смеет, он же предается воспоминаниям.

– Ты помнишь, помнишь, как мы отрядом-то выходили, и тогда уж ё-моё, эхма, была не была!

Что она на меня так глазеет, в конце концов, мне не с женушкой Ингой, а с муженьком счеты сводить. Наверно, все из-за сиропа. Больно много с ним мороки. Ночью на поле крадись, свеклу воруй, потом чисть, на мелкие кусочки режь и так далее. Нет, так быстро вы от Матерна не отделаетесь, ибо он пришел с черным псом и списком имен, что вырезаны в сердце, почках и селезенке, и одно из них можно прочесть на кёльнском главном вокзале, где оно увековечено над кафельным полом, теплыми ссаками и эмалированными писсуарами: Йохен Завацкий, командир штурмового отряда номер 84, Лангфур-Северный, вел своих бойцов в огонь и в воду. А его речи – такие краткие и такие свойские! А его мальчишеское обаяние, когда он принимался говорить о Вожде и будущем Германии! Его любимые песни и любимая выпивка – «Аргоннский лес» ближе к полуночи и можжевеловка всегда и всюду, с пивком и без. И при этом ведь практичный малый. Сильная рука, честное рукопожатие. Совершенно разочаровался в коммуне, а потому тем более неколебимо был предан новой идее. Его акции против социалистов Брилля и Вихмана; тяжелые битвы в польском студенческом кафе Войка; ответственная операция с участием восьми человек в проезде Стеффенса…

– А скажи-ка, – вопрошает Матерн сквозь свекольный чад, удобно раскинувшись в шезлонге и словно не замечая пса, устроившегося у него в ногах, – что сталось потом с этим Амзелем? Ну, ты же помнишь. Тот чудак со своими фигурами. Которого вы отлупили в проезде Стеффенса, прямо по месту жительства.

Для пса все это звук пустой, но над свеклой небольшая заминка. Удивленный Завацкий не выпускает из рук кочергу:

– Дружище, и это ты меня спрашиваешь? Тот приятельский визит – ведь это же была целиком твоя идея! Я-то никогда ее до конца понять не мог, ведь вы же вроде дружили, верно?

Сквозь пар из шезлонга доносится ответ:

– На то были свои причины личного свойства, сейчас не время в них вдаваться. Мне вот что хотелось знать: что вы потом, я имею в виду, после того, как вы ввосьмером его в проезде Стеффенса…

Женушка Инга смотрит и промешивает. Завацкий не забывает подкладывать брикеты: