Собачьи годы

— Мы? Ну, знаешь, хватит! К чему вообще все эти расспросы, когда были мы не ввосьмером, а вдевятером, с тобой вместе. И ты собственноручно так его отделал, что у него от физиономии вообще мало что осталось. А ведь были куда более вредные субъекты. Доктора Ситрона, например, мы, к сожалению, проворонили. Успел удрать в Швецию. То есть, что значит «к сожалению»? К счастью все эти страсти-мордасти с окончательным решением и победным концом теперь-то уж позади. Вот и ты перестань ворошить. Быльем поросло, и не надо никаких упреков. Иначе я всерьез рассержусь. Потому как оба мы с тобой, лебедь мой прекрасный, одной водой мыты, и ни один из нас нисколечко не чище другого, верно ведь?

Из шезлонга в ответ слышится невнятное бурчание. Пес Плутон глядит преданно, как пес. Мелко порубленная сахарная свекла бездумно варится на огне: не вари свеклу — иначе провоняешь свеклой. Поздно, они все уже одним мирром мазаны и пахнут единогласно — истопник Завацкий, женушка Инга с глазами-плошками, бездеятельный Матерн, и даже пес воняет уже не только псиной. В огромном стиральном чане булькает и бурлит: сироп из свеклы густ и крут — от диабета мухи мрут. Вон, женушка Инга еле-еле поварешку в гуще проворачивает — а уж прошлое и вовсе ворошить не стоит. Завацкий подкладывает последние брикеты: сахар есть у нас в харче — и у Боженьки в моче.

Наконец Завацкий определяет, что продукт готов, и начинает шеренгой в два ряда расставлять толстопузые двухлитровые бутыли. Матерн вызывается помочь, но ему не разрешают:

— Нет уж, голубчик. Вот после, когда сироп разольем, пойдем наверх и пропустим по одной — там и поможешь. Такую встречу как не обмыть, верно, Инга, мышонок мой?

И обмывают — отличной картофельной самогонкой. А для мышонка Инги есть даже яичный ликер. Вообще Завацкие для таких суровых времен очень даже неплохо обустроились. Большая картина маслом, «Козы», двое напольных часов, три кресла, под ногами — ковер с оригинальным узором, на малой громкости играет «народный приемник» рядом с тяжелым дубовым книжным шкафом, за стеклами которого посверкивают золотом тридцать два тома энциклопедии, от «А» до «Я». «А» — это, считай, амнистия, поскольку гнев Матерна уже испарился; «Б» — бомбардировщик: представляешь, я в него прямой наводкой бил, а он все равно ушел, собака; «В» — вакханалия, так что будем веселиться; «Г» — Германия, ну как же, превыше всего, особенно сейчас; «Д» — это Данциг, у нас на востоке конечно красивей, но на западе лучше; «Е» — ну ясное дело, евреи, в Палестину бы их всех, а то и на Мадагаскар[347]; «Ж» — жилет, снимай-снимай, тут и так душно; «З» — заваруха: я раз пятнадцать участвовал, если не больше, да что там — раз десять за коммунистов, и не меньше двадцати вместе с наци, но когда и за кого — убей Бог, не упомню, только места, где дрались: ипподром в Оре, кафе «Дерра», Бюргерский лужок и еще, конечно, в Малокузнечном парке; «И» — это Инга, ну станцуй, станцуй нам что-нибудь этакое, на восточный манер; «К» — это коварство, ты ведь был когда-то актером[348], ну-ка, тряхни стариной; «Л» — любовь, кончай хихикать, Инга, он же Франца Мора играет; «М» — Маас, ну да, от Мааса до Мемеля[349]; «Н» — наследники, не плачь, не плачь, Инга, может, еще одного родишь; «О» — одеколон, а я тебе говорю, эти русские пьют его как воду; «П» — это папа, мой-то, говорят, на «Гюстлове» утонул, а твой?; «Р» — рогоносец, нет, ревность мы вообще не признаем; «С» — сигареты, веришь ли, за дюжину пачек «Лайки Страйки» мы получили весь этот столовый сервиз и вот еще кофейные чашки впридачу; «Т» — Талмуд, да, и этот раввин мне лично записку написал, что я гуманно с ним обращался, доктор Вайс[350] его звали, на Маттеновой слободе жил, в двадцать пятом доме; «У» — убытки, вот-вот, только их теперь и подсчитываем; «Ф» — ну конечно, только прошу тебя, не заводи опять про старое, ладно?; «X» — храбрость, ее-то было хоть отбавляй; «Ц» — целомудрие, да садись, садись же к нему на колени, не в гляделки же играем; «Ч» — часы, это швейцарские, на шестнадцати камнях; «Ш» — шуры-муры: а я тебе скажу, треугольником гораздо лучше, чем квадратом; «Щ» — на то и щука, чтобы карась не дремал; «Э» — «Эдельвейс», какая была дивизия!; «Ю» — юность, где она теперь; «Я» — янки, ты не думай, я с этими «ами» и «томми» не якшаюсь; ну вот, а теперь все вместе пойдем поваляемся. Поднимем наши чашки! У нас еще целая ночь впереди! Я лягу слева, ты справа, а Ингу-мышоночка мы посередке положим. Но псину твою не пустим, ни за что. Эта зверюга пусть в кухне ночует. Мы ей пожрать чего-нибудь дадим, хотя вроде у нее уже и так есть. А ты, дружок, если помыться хочешь, вот мыло.