Собачьи годы

Только селезенки не хватает! А как этот пижон одевается! Английские ботинки ручной работы — и лыжный свитер! Да еще и гомик наверно. Как же это я его совсем не запомнил? Несет что-то без конца про свою кузину и при этом подмигивает, весьма двусмысленно. Говорит, он сын «того самого» столярных дел мастера, который с собакой — «да вы же помните!» «А моя кузина Тулла — на самом-то деле ее Урсулой звали — была от вас просто без ума, ну, тогда, на береговой батарее, а потом и в Кайзерхафене.» Я, оказывается, даже обучал его на этой батарее. «Номер К-6 обслуживает механизм прицела…» И с Хайдеггером даже вроде как я его познакомил: «Бытие уклоняется посредством ухода в бывание…» Похоже, у этого парня на тему «Матерн» собрано больше фактов, чем сам Матерн сходу способен выложить. При этом внешне — сама любезность, хотя и скользкий какой-то. Тридцати, наверно, еще нет, а подбородочек уже заплыл, и вечно эти шуточки! Вот из него-то в свое время гестаповская ищейка была бы хоть куда! Недавно совсем заявляется ко мне на фатеру, — якобы, чтобы со мной роль проработать, — и что делает? Хвать Плутону прямо в пасть и давай его челюсти ощупывать, а вернее, то, что еще осталось там от зубов. Прямо как заправский собачник, даже кинолог. А уж туману напустил: «Интересно, в высшей степени интересно. И грудь, и линия спины от холки до крупа. Такая старая животина — я ей даю все двадцать, если не больше собачьих ветхозаветных лет — а породу все равно сразу видно, хотя бы по крою передних лап да и по все еще образцовому поставу ушей. Скажите честно, Матерн, где вы эту псину подцепили? Хотя нет, еще лучше: мы обсудим этот вопрос публично! На мой взгляд, здесь перед нами случай, который — помните, мы говорили с вами о моем заветном плане? — должен раскрываться во всей динамике публичного обсуждения. Но, понятно, не в плоском натуралистическом смысле. Формальных изысков пусть будет сколько угодно. Если хочешь увлечь публику, будь добр, хоть переверни свой интеллект с ног на голову — но все равно заставь его декламировать. Та же классическая драма, но сконцентрированная в одном-единственном акте. Но по испытанным композиционным рецептам: завязка, кульминация, катастрофа. Декорации я себе мыслю так: опушка леса, по мне хоть букового, то бишь бухенвальда, щебет птиц. Вы, конечно же, помните Йешкентальский лес? Тогда — опушка вокруг памятника Гутенбергу. Отлично! Старика Гутенберга к чертям выбрасываем. А вот беседку оставляем. И на место первопечатника водрузим вас. Так точно, именно вас, фенотип Матерн, мы там для начала и поставим. А что — вы там в укрытии, с видом на Гороховую гору, — восемьдесят четыре метра над уровнем моря, — а вот проезд Стеффенса, который, весь утыканный виллами, проходит по ту сторону горы, мы показывать не будем, в этом единственном акте у нас только опушка. А для публики соорудим трибуну прямо напротив бывшего памятника Гутенбергу, на тридцать два человека для ровного счета. Это все дети и юноши в возрасте от десяти лет и до двадцати одного года. Слева поставим небольшой подиум для ведения дискуссии. Ну а Плутон — просто удивительный зверюга, и пугающее, знаете ли, сходство — Плутон пусть займет место возле своего хозяина».

Вот так, только так и никак иначе, почти без всякой музыки, этот шкет организует свои представления. Цандер млеет от восторга и ни о чем, кроме «будоражаще новых форм вещания», говорить не в состоянии. Он даже провидит — «выходя за пределы эфира» — новые возможности для театра вообще:

— Ни плоской сценической картины, ни трехмерного пространства! Граница между партером и рампой стирается раз и навсегда! После столетиями длившегося монолога человечество снова обретает себя в двоеречии! Больше того: эта великая предзакатная дискуссия европейской цивилизации[414] возвращает нам надежду на экзегезу и катарсис, на очищение и осмысление.

Рольф Цандер длинностатейно указует в будущее; а вот мозгляк метит только в настоящее. Он вовсе не намерен вытаскивать театр из субсидируемого застоя, а просто хочет пригвоздить Матерна с псом к публичному столбу. Сам колдует над хитроумным устройством волчьей ямы, а когда его спросишь, к чему, мол, все это, начинает петь лазаря:

— Прошу вас, Матерн, мы всего лишь хотим с вашей помощью разработать легитимный способ отыскания истины. Не только для вас, но и для всех соотечественников крайне, жизненно, насущно необходимо прямо сейчас разорвать наконец этот заколдованный круг между псом и хозяином и распахнуть окно в новые перспективы; потому как даже мне — вы без труда убедитесь в этом на примере моих скромных писаний — даже мне недостает витальной хватки, не дается образ бытия из плоти и крови, формальному мастерству не хватает фактуры, это сфокусированное, плотное, отбрасывающее тень «так оно и было!» никак не устанавливается, помогите же мне, Матерн, иначе я просто пропаду в сослагательном наклонении!