Собачьи истории

Даже специалист по мелким животным, с какими бы оригиналами среди владельцев собак ему ни приходилось иметь дело, несомненно, выделил бы миссис Памфри. Мне же, имевшему дело главным образом с практичными фермерами и привыкшему работать в самых примитивных условиях, она казалась почти плодом моего воображения. Ее теплая гостиная необыкновенно скрашивала тяготы моего будничного существования, а Трики-Ву был милейшим пациентом. Маленький пекинес с его фантастическими недугами завоевал симпатии людей по всему миру, и я получал неимоверное число писем с вопросами о нем. Он, все также плюх-попая, счастливо дожил до глубокой старости. Миссис Памфри скончалась в возрасте восьмидесяти восьми лет. Она принадлежала к тем немногим, кто узнал себя в моих рассказах, но я убежден, что они импонировали ее чувству юмора. Во всяком случае, когда я перестал писать о ней, она прислала мне письмо со следующими словами: «Таперича и смеяться-то прямо не над чем!». И я спрашиваю себя, а не посмеивалась ли она все время втихомолку?

2. Тристаново бдение

Я положил иглу на поднос и, отступив на шаг, обозрел завершенный труд.

— Конечно, не мне говорить, но вид очень и очень недурен.

Тристан нагнулся над бесчувственной собакой и критически оглядел аккуратный разрез и ровные стежки.

— Отлично, мой мальчик. Я бы и сам лучше не сшил.

Большой черный Лабрадор мирно лежал на столе. Язык у него вывалился наружу, остекленевшие глаза ничего не видели. Его привезли из-за безобразной опухоли на ребрах. Она оказалась простой липомой, и я решил, что удалить ее будет несложно. И не ошибся. Опухоль вылущилась со смехотворной легкостью — круглая, целая, поблескивающая, точно облупленное круглое яйцо.

На месте безобразного нароста — этот изящно зашитый рубец, который через несколько недель станет совсем незаметным. Я был доволен собой.

— Оставим его здесь, пока он не очнется, — сказал я. — Помоги уложить его на одеяла.

Мы устроили пса поудобнее перед электрокамином, и я отправился по утренним вызовам.

Мы обедали, когда наш слух поразил на редкость странный звук — нечто средние между стоном и воем. Возникал он негромко, достигал пронзительнейшего крещендо, затем пробегал всю гамму в обратном порядке и замирал.

Зигфрид, вздрогнув, оторвался от супа.

— Во имя всего святого, что это?

— Наверное, собака, которую я оперировал утром, — ответил я. — Иногда такое случается при ослаблении действия барбитуратов. Наверное, он скоро очнется.

Зигфрид посмотрел на меня с явным сомнением.

— Будем надеяться. Я долго не выдержу. У меня мурашки по коже бегают.

Мы пошли посмотреть на пса. Пульс хорошего наполнения, дыхание глубокое и ровное, слизистые нормального цвета. Он все еще лежал, неподвижно вытянувшись, и о том, что сознание должно было вот-вот вернуться к нему, свидетельствовал только вой, который теперь повторялся регулярно каждые десять секунд.

— Да, у него все в порядке, — сказал Зигфрид. — Но до чего же он пакостно воет! Пошли отсюда.

Обед был доеден поспешно и в полной тишине, если не считать непрерывного звукового сопровождения. Зигфрид вскочил, не дожевав последний кусок.

— Ну, мне надо отправляться. Вызовов масса. Тристан, по-моему, собаку надо перенести в гостиную и уложить перед огнем. Так тебе проще будет за ним присматривать.

Глаза Тристана полезли на лоб.

— Ты хочешь, чтобы я весь день просидел здесь под эту музыку?

— Вот именно. Отослать его к хозяину, пока он не очнется, никак нельзя, и я не могу допустить, чтобы с ним что-нибудь случилось. Он нуждается во внимании и заботе.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я держал его за лапу или покатал в колясочке по рыночной площади?

— Избавь меня от дурацких острот! Будешь сидеть с собакой, и никаких разговоров!

Мы с Тристаном протащили тяжелого пса по коридору на одеялах, и я отправился по вызовам. Проходя по коридору, я посмотрел в открытую дверь на большое черное тело у камина и на Тристана, уныло поникшего в кресле. Вой не прекращался. Я поторопился закрыть дверь.

Когда я вернулся, уже стемнело, и старый дом возвышался надо мной, темный и безмолвный, на фоне холодного неба. Безмолвный-то безмолвный, но вой все еще отдавался эхом в коридоре, и жуткие его отголоски достигали даже пустынной улицы.

Захлопнув дверцу машины, я взглянул на свои часы. Шесть часов! Значит, Тристан наслаждается этим уже четыре часа. Я взбежал на крыльцо, пробежал по коридору, открыл дверь гостиной — и у меня застучало в висках. Тристан стоял спиной ко мне перед стеклянной дверью и смотрел в мглистый сад. Руки у него были глубоко засунуты в карманы, из ушей торчали клочки ваты.

— Ну как тут? — спросил я.

Он не ответил, и, подойдя к нему, я потрогал его за плечо. Эффект был потрясающим. Тристан взвился в воздух, извернулся штопором и уставился на меня.

— Господи помилуй, Джим! Ты меня чуть не угробил. Из-за этих чертовых затычек я ничего не слышу — кроме воя, естественно. Он всюду просочится.