Собачий бог

И замер. В полной, непроницаемой тьме чувствовалось движение, шорох. Бракин опустился на корточки, принюхиваясь. Но запах был только один — запах гари. Причем гарь была едкая, — должно быть, от пластиковых ящиков и упаковок, в которых хранились цыганские припасы. Надо надеяться, что эта гарь перешибает собачье чутье, и обнаружить присутствие Бракина даже белой волчице будет трудно.

Странный шум возник у Бракина в голове. Ему показалось, что он слышит чей-то разговор. Это был, конечно, не разговор, а неясное порыкивание и ворчание. Но, странное дело, стоило Бракину вслушаться, как он стал различать смысл разговора.

— Все люди — ничтожества, — произнес низкий завораживающий голос. — Ни на кого нельзя положиться.

— Подождём немного, — свистящим шепотом ответил собеседник. — Цыганка найдёт его.

— Мне надоело ждать. Я жду девять тысячелетий, и уже устала. Вас всех следовало истребить ещё во времена Сехмет, но владыка пощадил оставшихся в живых. А этот пёс — я знала, что он околеет в промёрзших болотах, и он околел. Но кто-то оживил его. Кто-то, посланный Киноцефалом.

— Цыганка найдет пса, — примиряюще просвистело в ответ. — И тогда мы устроим последнюю битву. Битву в некрополе.

— Замолчи. Замолчи. Ты мешаешь мне слушать.

Бракин взмок от страха и медленно-медленно начал подниматься на ноги.

— Я чую. Чую одного из тех, кто должен был умереть, но остался жив из-за твоей глупости. Молчи!

Раздался легкий шорох, подуло леденящим сквозняком. И, уже не пытаясь сохранять тишину, Бракин метнулся назад по тоннелю. Он пулей пролетел всё расстояние, едва не пробежав мимо входа в тайный лаз. Ему казалось, что сзади его догоняет голубое мертвящее сияние — бесшумное и смертоносное, в образе безжалостной седой волчицы.

Бракин вывернул доски, ужом скользнул внутрь и вылетел с той стороны лаза, будто у него появились крылья.

Не задерживаясь в гараже, он кинулся к выходу, огляделся, и спрятался за углом, прижавшись к проржавевшей стенке.

Над Черемошниками, в разрывах белесых облаков, плыл холодный колючий месяц. Всё было тихо и мёртво кругом.

Внезапно из тьмы выплыла фигура. Бракин быстро опустил руку в карман, но тут же с облегчением вздохнул: он узнал понурый силуэт бомжа.

— Ну, как сходил? — буднично спросил он.

— Отлично! — Бракин перевел дух. — Ты тут никого не видел? Тогда пошли.

И двинулся к ближайшему поперечному переулку.

— Куда? — опомнился Рупь-Пятнадцать.

— К Алёнке. Или к Андрею, — если дети сообразили перенести Тарзана к нему.

Наташка на секунду замирала возле тёмных домов и, глядя на окна, долго и сосредоточенно прислушивалась. Постояв и уяснив что-то важное для себя, она двигалась к следующему дому. И снова останавливалась, устремив пронзительный взгляд в тёмные окна, в глубину комнат.

Иногда, засомневавшись, она задерживалась возле дома дольше обычного. Ей мерещились запах Девы и смрад старого больного пса. Она ненавидела болезнь и старость. Теперь-то она точно знала, что умирать следует как можно раньше, — задолго до того, как начнутся болезни, и уж конечно до того, как мозг подаст сигнал и включится бомба с часовым механизмом, спрятанная в каждом живом существе. С этого момента отравленные смертью невидимые существа начнут свою работу, проникая с током крови повсюду, до кончиков ногтей, и повсюду заражая смертью бессмертные живые клетки.

Слава Сараме, с ней этого не случилось.

Наташка отошла от очередного дома, принюхалась. Она неслышно и мягко ступала по снегу, она скользила по нему, почти не оставляя следов. Её тело — это было лучшее, что знал за последние перевоплощения беспокойный и вечно неутолённый дух Ка.

Она скользила мимо домов, но некоторые вызывали у нее подозрения. Иногда она не только долго стояла, вглядываясь во тьму спален и сараев. Она перескакивала через штакетник, обходила дом вокруг, заглядывала в окна.

Она видела спящих женщин; среди них попадались и молодые, и даже почти такие же красивые, как она сама; но они не были Девами. От них разило потом, мочой и месячной кровью.

Попадались и старые больные псы. Но все они умирали от включившегося механизма смерти, а не от ран. К тому же они были напуганы, и либо жались в своих конурах, тоскливо и жалобно тявкая во сне, когда месяц заглядывал к ним; либо, если хозяева прятали их в домах, дрожали от ужаса у порогов.

Наташка качала головой, глаза её гасли, и она продолжала свой путь.

Бракин схватил Уморина за плечо и прошипел в самое ухо:

— Т-с-с! Видишь? Вон она!

Уморин встал на цыпочки и начал озираться. Потом рискнул шепотом спросить:

— Кто?

— Наташка. Вернее, то, что от неё осталось.

Уморин вгляделся в дальний конец Стрелочного переулка. И вдруг присвистнул:

— Ба! Да это же Наташка!..

Больше он не успел ничего сказать: Бракин крепко, двумя руками, зажал ему рот.

Ка почувствовал движение позади.

Остановился, подозрительно оглядел переулок.

К счастью, они стояли довольно далеко, в тени забора, к тому же Бракин немедленно поволок слабо упиравшегося Уморина за угол.