Собачий бог

От ослепительной вспышки Бракин временно лишился способности видеть. Потом, когда зрение вернулось к нему, он увидел огненное облако, клубившееся над снегами, — и снег плавился, шипел, брызгал во все стороны.

Волки стали дружно пятиться со двора через широкий проем ворот в переулок. И, оказавшись в темноте, запинаясь о трупы сородичей, стали разбегаться, исчезая в проулках.

Теперь во дворе уже никого не было, — только клубок огня, да еще Уморин: он высунулся из-под разрушенного навеса, и неуверенно хлопал слепыми глазами.

Огненный клубок распался.

— Ты не можешь убить меня, — тяжко дыша, хрипло пролаяла Белая.

Существо оставалось стоять на ногах, но покачивалось. Снег вокруг него был черным от крови.

— Да, не могу, — ответило оно. И уточнило: — Я — не могу.

Белая вскинула голову, которую рассекала страшная рана.

— А кто же может? — почти ласково спросила она и ухмыльнулась.

Рана на голове быстро затягивалась, зарастала, скрывалась под шерстью.

— Я все еще бог… — проговорило существо, и присело, опершись лапой о снег. Кажется, оно просто истекало кровью.

— В тебе слишком много человеческой крови! Когда она вытечет, ты околеешь, бог мёртвых шакалов! — злобно пролаяла Белая.

Существо склонилось ещё ниже. Одной лапой оно зажимало раны, другой все ещё пыталось опереться о снег. Но силы уже оставляли его.

— Если я бог мёртвых шакалов, — выговорило оно наконец, — то сейчас… я призываю… призываю их.

Белая оскалилась, подняла морду к месяцу, который почему-то стал красноватого цвета, и победно завыла. Потом повернулась задом к поверженному и несколько раз демонстративно отбросила задними лапами снег.

Бракин услышал вдруг странный скрежет. Он уже перебрался на крышу стайки, и теперь свесил вниз голову, вглядываясь. Что-то происходило в яме, которую зачем-то выкопал Коростылёв.

И внезапно с треском из ямы вылетел какой-то деревянный щит. А следом за ним выпрыгнул пёс.

Бракин не сразу узнал эту косматую львиную морду. Собака величиной с теленка стояла краю ямы и смотрела в спину Белой, допевавшей победную песнь.

Раздался низкий, мощный рык, — да такой, что у Бракина заложило уши, а Белая прервала свою песнь и как-то странно подпрыгнула от неожиданности.

Бракин, наконец, вспомнил этот рык и эту львиную морду. Это был Джулька, который пару раз когда-то пугал его, когда Бракин вечером возвращался домой по переулку.

Когда раскаты рыка стали гаснуть в сугробах, Джулька прыгнул.

Белая подняла лапу, так небрежно, словно хотела отмахнуться от Джульки. И зря: пес ударил её грудью и опрокинул. Белая яростно завизжала и они покатились клубком по черному, измолотому снегу.

И неизвестно, чем бы закончилась схватка мёртвого пса с бессмертной волчицей, если бы не Коростылёв. Он выполз из-под навеса и побежал к ним на четвереньках, но тут же как бы опомнился, поднялся на ноги, вернулся, прихватил что-то чёрное и кривое. Топор. Старый ржавый топор, забытый хозяевами в куче щепы, оставшейся от поленницы дров.

Коростылёв, проваливаясь в снег по колени, поспешил к месту схватки. При этом он угрожающе размахивал топором и, кажется, что-то кричал.

Бракин уже ничего не понимал; полуобмороженный, почти безумный, он начал расстреливать последнюю обойму, целясь Коростылёву в голову. Голова дергалась, болталась из стороны в сторону, но Коростылёв не останавливался.

Между тем в проёме ворот появилось новое чудовище. Это была Наташка. Она шла, спотыкаясь, то и дело запрокидывая голову. Когда она приблизилась, Бракин разглядел: она пыталась выдернуть из глазницы какой-то железный штырь.

Коростылёв уже бил топором наотмашь, прямо по сбитым в клубок телам, не разбирая, где Джулька, где Белая волчица. И клубок начинал распадаться. Вот, наконец, Белая отскочила. Она была изранена, изодрана так, что лохмотьями свисала шкура. Но кровь не струилась из ран, и Белая стояла на ногах. А Джулька уже не мог подняться. Он просто полз к Белой, волоча задние лапы, а за ним шагал Коростылёв и молотил его топором.

Когда до Белой оставался всего только шаг, к Джульке подошла Наташка. Ей удалось, наконец, выдернуть штырь из глазницы. Она поглядела на штырь одним глазом, размахнулась — и вонзила Джульке в загривок.

Джулька дернулся, по его могучему, изуродованному телу волной пробежала длинная судорога. Он прилёг мордой в снег и затих. Но глаза его продолжали смотреть, и — видеть.

— Ну? — визгливо пролаяла Белая. — Где ещё твои мёртвые шакалы?

Она рассмеялась, выпрямилась. Она была почти прежней, хотя что-то в ней сломалось: она уже не поднимала голову, не принимала величественную позу. Больше всего она походила на обыкновенную, — только седую, израненную, — волчицу.

«Всё кончено», — вяло подумал Бракин. Обмороженная щека стала распухать, глаз заплывал. Руки уже не держали пистолета, и он понимал, что больницы и долгого отдыха на больничной койке ему теперь не миновать.

Белая покинула место схватки, оставив в сугробах два трупа. Коростылёв и Наташка куда-то исчезли, как и Уморин.

Белая молча добрела до дома, взглянула вверх, на полуоткрытое, еле держащееся на одной петле, чердачное окно.