Собачий бог

Но не это было самое плохое. Самым плохим было то, что баба после таких молитв становилась сердитой, злой. И тогда уж к ней с вопросами и просьбами не подступайся: прогонит.

Аленка перетерпела слезы.

Мамы не было давным-давно, и Алёнка её почти не помнила. Она бы и не помнила, если бы баба время от времени не напоминала.

Придёт соседка, сядут они с бабой, начнут говорить о родне, о знакомых, о соседях, и в конце обязательно заговорят о маме.

Алёнка не любила эти разговоры. Уходила на улицу. В дождь – сидела, нахохлившись, на крыльце под навесом.

Она-то знала, что мама не умерла. Она где-то далеко, но живая. Алёнка это чувствовала. Баба просто не знает, ошибается. И однажды мама вернется, баба вскрикнет, – и тогда уж и Аленка сразу её вспомнит. И, может быть, кинется ей на шею.

А может быть, и нет.

– Алё-он! – послышалось глухое с темной улицы. – Алё-он!

Аленка потихоньку оделась, постояла, прислушиваясь, как баба шепчет странные и страшноватые слова, – и быстро выбежала на улицу.

Андрей, нахохлившись, сидел на крылечке у ворот.

Алёнка села рядом. Посмотрела на его плечо – толстое от намотанных под курткой бинтов, – спросила уважительно:

– Больно?

– А? – очнулся Андрей, махнул здоровой рукой. – Да не-е…

Вздохнул.

– Джульку убили.

– Я знаю, – сказала Алёнка.

Андрей покосился на неё. Подождал, не решаясь задать вопрос, потом тихо-тихо спросил:

– Алён… А ты не можешь его оживить?

Алёнка помолчала.

– Наверное, нет.

Андрей тяжело, по-мужски, вздохнул.

– Я так и думал. Если б его ранили, – ты бы смогла, да? А мёртвого – нет.

Аленка сняла рукавичку, сосредоточенно погрызла грязный ноготь. Потом спросила:

– А где он?

– Джулька?

– Ну да.

– Не знаю… Весь двор обыскал, все сараи, – нету. А папка не говорит. Даже погрозился: мол, ещё раз спросишь, – убью. А драться он мастер. Однажды мамке так врезал…

Алёнка отмахнулась:

– Да знаю я! Ты рассказывал.

Еще подумала. Наконец сказала:

– Наверное, он его за линию отвез. Ну, туда, где мертвого человека нашли.

– Наверное, – согласился Андрей.

– А может быть, туда, куда вчера собак увозили, – на свалку.

Андрей пожал плечами:

– Да какая теперь разница…

– Есть разница, – сказала Алёнка. – Если за линию – мы его похоронить бы смогли.

Андрей открыл от удивления рот.

– Зачем?

– Ну… Так полагается.

Андрей задумался. Потом вдруг вскочил:

– Посиди тут! Я счас!

Он побежал к дому, а через минуту выволок из ворот старые санки с корытом – для мусора.

Подождал Алёнку. Аленка продолжала сидеть, грызя ноготь.

– Айда? – неуверенно спросил Андрей.

– Темно там, – сказала Аленка. – Надо днем искать.

– Днем увидит кто – прогонит.

– Это точно, – согласилась Алёнка.

Андрей поглядел вдоль переулка, освещенного редкими фонарями.

– Не так уж там и темно. Это здесь, на переулке, фонари поломаны. А там же железная дорога, поезда ходят. И переезд. На переезде всегда светло.

Аленка подумала.

– Баба хватится… Искать начнет.

– Да мы ж быстро!

Аленка поднялась, сунула руки в карманы, подумала ещё.

– Ну, ладно. Пойдем. А увидит кто, – мы мусор вывозили, правда? А потом покататься решили.

– Где покататься? – удивился Андрей. – На переезде? Там же машины!

– Ну. Машины. Взрослые же всегда думают, будто дети нарочно там, где машины, играют. Отругают нас, – и всё. А зачем мы туда на самом деле приходили, никто и не подумает.

Андрей в восхищении посмотрел на Алёнку. И, волоча рядом с ней санки, искоса всё поглядывал на неё.

Нар-Юган

Тарзана совсем замело снегом. Он спал последним собачьим сном, когда Белая подошла к нему, внимательно обнюхала, обойдя со всех сторон, и присела.

Волки, как по команде, тоже сели.

Волчица подняла морду к темному небу, на котором из-за метели не было видно ни звезд, ни луны, и протяжно завыла.

Это был не обычный тоскливый вой голодных волков. Это была песня. И волки, окружавшие Белую, прекрасно понимали её.

Она пела о том, что дело сделано; пёс, который должен был исчезнуть, – исчез. Его пришлось лишь догнать, и окружить. Его не пришлось рвать на части; всё, что нужно, сделало время, Волчье время. Пёс не дошел до своей неведомой цели. Он никому не смог причинить беспокойства.

Она, Большая Белая, Мать всех волков, вскормившая Ромула и Рема и присутствовавшая при начале мира, теперь станет свидетельницей его конца.

Конец близок, и он стал ещё ближе с исчезновением этого жалкого, смертельно уставшего пса.

Волчица допела свою песню. Волки, снова улегшиеся было в снег, вскочили.

Пора идти. Пора покинуть эти гиблые, промерзающие до самого нутра земли болота. Пора бежать на север, за водораздел. Там – дичь, там – лес, там стада оленей.

Белая повернулась к занесенному снегом холмику боком, подняла заднюю ногу и помочилась, окропив ледяную могилу неизвестного глупого пса, который надеялся спасти свой глупый собачий мир.

Белая отошла, и следом за ней то же самое сделали остальные восемь волков.

Потом они повернули к северу и затрусили цепочкой по необъятному миру, в узкой щели между двумя безднами, – щели, в которой только и возможна жизнь. Очень краткая жизнь, так похожая на сон.

Полигон бытовых отходов