— А ты думаешь, что я не вижу, не знаю, что есть? И ты думаешь, что я так уеду, простив тебе, что вот я, разумное существо… Ученый с блестящей будущностью, в двадцать три года начавший новую главу в микробиологии… Вот так здесь обращаюсь в ничтожество перед тобой…
Он закрыл лицо руками и через минуту сказал почти спокойно:
— Я тебе не нужен больше?
— Нет!
Она помолчала, точно обдумывала, повторила «нет» и села против него.
— Да, не нужен! Я тогда готова была любить тебя и, может быть, любила. По-настоящему. Точно из подвала на нарядную улицу вышла — такою жизнь показалась…
— Это любовь была! — прошептал Буров.
— Да, была! А ты что сделал? Ты увидел меня у Грузинского. Я лечилась. Я еще дрожала, я еще едва могла стоять на ногах. Ты проводил меня додому, просил прийти… Руку поцеловал — так я вот тут у окна ночь сидела, на звезды смотрела, о тебе думала! А ты что сделал? Ты пришел на другой же день — с вином; больную, ошеломленную гипнозом, кого целование руки уже покоряло и заставляло не спать ночь, ты меня напоил, ты меня взял… Ну, так что тебе надо? крикнула она. — Получил свое и убирайся! Не нужен ты мне, никто мне не нужен!
— Вера, ты любила меня!
— Пустое! Один намек на любовь…
— Вера, но мне невозможно жить без тебя…
— Какое мне дело до этого!
Он дышал тяжело и терялся от ее слов.
— А что мне делать?
— Твое дело уж, не мое!
Буров помолчал.
— Все то же, — отвернулся он, — все то же… Но надо кончать, надо кончать.
— Чем скорее, тем лучше!
— Как?
Он столкнулся с ее глазами и опустил свои.
— Очень просто, сухо ответила она, — уехать и не мешать жить ни мне, ни себе.
— Так я, я уже не нужен тебе?
— Нет, нет, нет!
Он положил руки на локотки кресла, точно собирался подняться на них.
— А когда мужчина понадобится, так ты позовешь кого-нибудь?
— Ну конечно, позову!
Буров встал.
— Вера! — разделяя слова, сказал он. — Вера! Я не уеду так просто, как ты думаешь. Я не могу так уехать.
Он сел снова, как будто для того только и вставал, чтобы произнести выразительные эти и не очень понятные слова.
— Да не уезжай. Мне-то что до того?
Буров посмотрел на нее сумасшедшими глазами, силясь досказать ими то, что осталось скрытым в других словах.
Но Вера не заметила его взгляда — за дверью послышались шаги и стук.
Она сжала виски, посмотрела на своего гостя, потом на бессильно распростертую на постели книгу, прошептала:
— Невозможно заниматься!
— Кто это?
— Ну Хорохорин, конечно!
Он встал и быстро запер дверь на крючок.
— Не смей открывать!
Вера взглянула на него с угрозою. Он шатнулся к ней, но сейчас же махнул рукою бессильно.
— А, все равно! Прощай! Я выйду здесь!
Он прошел к шкафу и, раздвигая висевшие там по стенам платья, открыл противоположную дверь. Вера с досадою захлопнула шкаф, затем скинула крючок с двери, схватила книжку и, уткнувшись в нее, крикнула:
— Входите же!
Дверь растворилась с быстротой вихря — вошла Зоя Вера взглянула на нее и расхохоталась.
— А я думала — Хорохорин! — вздохнула она с облегчением и поцеловала взволнованную подругу.
— Я только на одну минуточку! — еще не отдышавшись, проговорила Зоя. — Я только узнать: прислали мне мои вещи из дому?
Вера улыбнулась.
— Письмо пришло тебе, а вещей не приносили!
Зоя стиснула губы, но тотчас же сделала равнодушное лицо и заговорила о другом.
Управление уголовным розыском помещается у нас в центральной части города на Бабушкином взвозе и занимает бывший князя Куткина особнячок. От Бабушкина взвоза до Собачьего переулка ходьбы всего несколько минут, но это короткое расстояние, как чувствовал Петр Павлович Осокин легло между ним и дочерью, после ее ухода из дому, непроходимой бездной.
Приходя на занятия в угрозыск, Осокин, прежде чем приступить к работе, с затаенным злорадством неизменно заглядывал в окно, точно полагал украдкой, сквозь самые стены домов, увидеть раскаяние дочери. Но так как он ничего не видел, кроме крыш, труб да появившихся в самое последнее время на крышах антенн, а от дочери ничего, кроме коротенькой записки с просьбой доставить в Собачий переулок, дом 6, кв. 9, ее собственные вещи, не получал, то со вздохом и усаживался за свой стол.
Явившись в седьмом часу вечера (в угрозыске у нас занимаются и по вечерам) и в тот замечательный день, который потом так взволновал не только наш город, но и весь Советский Союз, Осокин по обыкновению заглянул в окно и с обычным вздохом сел на свой высокий стул под плакатом «Субинспектор[8] 2-го района».
Дочка ваша еще не вернулась? — спросил его, не поднимая глаз, субинспектор 4-го района, сидевший напротив Он заранее знал ответ сослуживца и спрашивал вместо вечернего приветствия.
— Нет, сердито барабаня по столу, ответил Осокин, — нет! И известий нет?
— Известия есть! — сказал неожиданно Осокин, и тот изумленно поднял на него глаза
— Какие же, Петр Павлович?
— Вещи потребовала! Вещи ее собственные, то есть там платьишки да бельишко… Да главное, видите ли, книжки кое-какие! И адресок сообщает: действительно, как мне и говорили, в Собачьем переулке, у какой-то подружки
— Это в вашем, значит, районе?