Собака

Собака лежала у плетня и тихо скулила. Я взял ее на руки и бегом вернулся домой. Дед успел зажечь коптилку и теперь сидел на козьей шкуре у камина. Он осмотрел рану Собаки, промыл ее спиртом, посыпал табаком и крепко перевязал.

- Ничего страшного, - сказал дед, - кость не задета.

Он вопросительно взглянул на Собаку. Собака выразительно взглянула на деда.

- Кто стрелял? - спросил меня дед.

- Не знаю...

- А она знает! Знает, да не может сказать! - Дед покачал головой и смахнул слезы с глаз Собаки.

Утром дед попросил вывести его на балкон. Собака, хромая, поплелась за дедом и улеглась у его ног.

Наш дом стоял на пригорке. И теперь дед осматривал село так внимательно, словно видел его впервые. Он долго молчал, потом обернулся ко мне и тихо сказал:

- Правы они, сынок... Нельзя ради собаки обижать село... Возьми ружье, прихвати Собаку и... Только выйди за село, чтобы я ничего не слышал...

- А что мне нужно сделать за селом? - спросил я и почувствовал, как задрожал у меня подбородок и скривилась нижняя губа.

- То, что сделали все наши соседи, - ответил дед, не глядя на меня. Ступай, сынок...

Я вынес из комнаты ружье, обвязал веревкой шею Собаки и потянул. Собака не сдвинулась с места.

- Идем, Собака! - Я еще раз потянул веревку.

Собака умоляюще взглянула на деда.

- Иди, иди с ним, Собака! - сказал дед и закрыл лицо руками...

Мы пересекли село, свернули с шоссе и пошли по тропинке, спускавшейся к реке по сланцевому склону горы.

Собака, прихрамывая, покорно следовала за мной и за все время ни разу не взглянула на меня.

Мы подошли к реке. Я снял веревку с шеи Собаки и присел на большой валун. Холодный пот градом катился по моему лицу, сердце гулко стучало. Успокоившись немного, я снял с плеча ружье. Тогда Собака подняла голову и уставилась на меня добрыми печальными глазами. Не выдержав ее взгляда, я отвернулся, потом быстро вынул из ружья обе гильзы и швырнул их в реку.

Тяжелый камень свалился с моих плеч. Я встал, глубоко вздохнул и потянулся. Собака несмело подошла ко мне, лизнула руку, потом вдруг сорвалась с места, бросилась к реке и несколько минут прыгала, кувыркалась, вертелась в воде, поднимая фонтаны брызг. Выйдя на берег, она отряхнулась и, утомленная, легла на песок. Из раны на лапе у нее сочилась кровь, и глаза были полны слез. Но я и сейчас готов поклясться чем хотите - Собака смеялась!

- А теперь ступай. Собака! Иди спокойно, мирно, не лай и не огрызайся на людей и вообще старайся избегать их. Чего доброго, примут тебя за бешеную и убьют. На селе не показывайся! Слышала, что сказал дед: нельзя ради собаки перечить народу! Нельзя! Но я все же обману деда! А ты иди и не возвращайся ради бога в село! Быть может, ты и вправду бешеная! Не бери греха на душу! Ну, ступай, хорошая моя!..

Не знаю, поняла ли меня Собака, но когда я пошел обратно, она осталась сидеть на месте...

- Ну, что? - спросил дед.

Я молча снял с плеча ружье и протянул его деду. Он открыл затвор, посмотрел на свет через каналы стволов.

- Вот что я тебе скажу, сынок: если ты всегда будешь поступать так, трудно тебе придется в жизни...

...Спустя неделю, ночью, шакал задрал в хлеву козу Эквтимэ Сирадзе.

Еще через три дня из чьего-то курятника лиса утащила двух кур.

Потом кто-то начисто опустошил десяти пудовый квеври Аслана Тавберидзе.

В один прекрасный день корова Бердзенишвили обглодала в нашем дворе четыре привитых деревца, - дед прямо-таки позеленел от обиды.

Вслед за этим из села бесследно исчезли дойная корова Нины Дзнеладзе и племенной бычок Сипито Матиташвили.

Однажды ночью из амбара Кириле Титмерия унесли восемь пудов отборной кукурузы.

Народ взвыл. Начались крики да ругань, подозрения да намеки, стали судить да рядить, дело дошло до матерщины.

Село до предела было взбудоражено.

15 октября хлынул ливень, какого давно не помнили в наших краях. Мельниц, стоявших на Губазоули, как не бывало, - унесло их взбушевавшейся рекой.

16 октября дед велел мне сходить на чудом уцелевшую мельницу в Горабережоули.

К полуночи моя кукуруза была смолота. Я взвалил на спину мешок с мукой и собрался было уходить, как вдруг дверь мельницы отворилась и на пороге появился Кириле Мамаладзе.

- Здорово, Теофан! - приветствовал он мельника. Меня Кириле не узнал.

- Как поживает ваш ребенок? - спросил я Мамаладзе.

- Какой ребенок?

- А тот, которого покусала бешеная собака.

- А-а-а, вот ты о чем! Собака-то оказалась здоровой!

- Что вы сказали?!

- Ничего особенного! Собака не была бешеной...

- Не была бешеной!.. А вы... А они... Стыд и срам вам, Кириле Мамаладзе! Стыд и срам! - выпалил я и, словно подкошенный, опустился на мешок.

- Теофан, чей этот невежа? - спросил удивленный Мамаладзе мельника.

- Чей ты, парень? - спросил мельник меня.

- Ничей! - отрубил я и, не попрощавшись, вышел из мельницы.

Весь день 17 октября я раздумывал - рассказать деду о встрече на мельнице или нет. Наконец решил, что говорить об этом деду не стоит.

18 октября дед не захотел вставать с постели.

20 октября он попросил меня остаться дома.

25 октября у деда опухли правые рука и нога.

27 октября он подозвал меня и вручил ключи от ларя.