Не прошло и пяти минут, как мы уже быстро шли по тёмной аллее, прислушиваясь к монотонному вою осеннего ветра и шороху осыпающихся листьев. В воздухе стоял пряный запах гнили и сырости. Луна лишь изредка показывалась из-за туч, тянувшихся по небу, а как только мы вышли на болота, заморосил мелкий дождь. Жёлтый огонёк по-прежнему мерцал впереди.
– А вы что-нибудь прихватили с собой? – спросил я.
– Да, хлыст.
– Давайте действовать быстро, чтобы не дать ему опомниться и оказать сопротивление, ведь он, говорят, отчаянный. Захватим его врасплох.
– Слушайте, Ватсон! – вдруг заговорил баронет. – А что бы сказал об этом Холмс? Помните? «Ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно…»
И, словно в ответ на его слова, где-то вдали, на мрачных просторах болот, возник тот странный звук, который так поразил меня несколько дней назад около Гримпенской трясины. Ветер донёс до нас сначала глухое ворчанье, а потом рёв, мало-помалу перешедший в тоскливый вой. Эти дикие, грозные звуки повторялись в той же последовательности раз за разом, наполняя собой воздух. Баронет схватил меня за рукав, и я даже в темноте разглядел, какой мертвенной бледностью покрылось его лицо.
– Боже мой, Ватсон, что это?
– Не знаю. Говорят, что такие звуки – не редкость на болотах. Я уже слышал их.
Вой снова замер, наступила полная тишина. Мы стояли, напряжённо прислушиваясь, но больше ничто не нарушало окружающего нас безмолвия.
– Ватсон, – сказал баронет, – это выла собака.
Кровь похолодела у меня в жилах, ибо голос сэра Генри дрогнул от ужаса.
– Как они объясняют этот звук? – спросил он.
– Кто?
– Здешние жители.
– Но ведь это совершенно невежественные люди! Не всё ли вам равно, как они его объясняют?
– Ватсон, скажите мне что они говорят об этом?
Минуту я колебался, но вопрос был поставлен так, что отмолчаться мне не удалось.
– Они говорят, что это воет собака Баскервилей.
Сэр Генри застонал.
– Да, так может выть только собака, – сказал он после долгого молчания, – но она где-то далеко, в той стороне.
– Я не могу определить, откуда шёл этот вой.
– Его принесло ветром. А где Гримпенская трясина? Вон там?
– Да.
– Так оттуда он и шёл. Бросьте, Ватсон! Вы же сами думаете, что это выла собака. Я не ребёнок. Не бойтесь сказать мне правду.
– В тот раз со мной был Стэплтон. Он говорит, что так кричат какие-то птицы.
– Нет, это собака. Боже мой! Неужели во всех этих небылицах есть хоть доля правды? Неужели мне угрожает какая-то неведомая опасность? Вы не верите в это, Ватсон?
– Нет, нет!
– А всё-таки одно дело – смеяться над такими глупостями в Лондоне и совсем другое – слышать этот вой, стоя в темноте на болотах. А мой дядя? Ведь около его тела нашли собачьи следы. Всё одно к одному. Я далеко не трус, Ватсон, но у меня кровь стынет в жилах от этих звуков. Потрогайте мою руку.
Она была холодна, как мрамор.
– Ничего, завтра всё пройдёт.
– Нет, этого воя мне никогда не забыть. Что же нам теперь делать?
– Повернём домой?
– Ни за что! Ловить этого негодяя, так ловить. Мы с вами охотимся за каторжником, а чудовищная собака, наверно, охотится за нами. Пойдёмте, Ватсон! Пусть все исчадия ада ринутся сюда, на болота, всё равно отступать нельзя.
Спотыкаясь на каждом шагу, мы медленно двинулись дальше. И справа и слева от нас громоздились неясные в темноте очертания скалистых холмов. Впереди по-прежнему маячил маленький жёлтый огонёк. Нет ничего обманчивее расстояния в кромешной тьме. Огонёк мерцал то у самого горизонта, то всего в нескольких шагах от нас. Но наконец мы разглядели источник света и поняли, что теперь до него недалеко. Это была оплывшая свечка, вставленная в расселину между камнями, которые защищали её и от ветра и от посторонних глаз, оставляя открытой только с той стороны, где был Баскервиль-холл. Наше приближение скрывал большой гранитный валун. Мы притаились за ним и осторожно выглянули наружу. Странно было видеть эту одинокую свечу среди болот! Жёлтый язычок пламени, отсвечивающий на камнях, – и ни признака жизни вокруг.
– Что же теперь делать? – прошептал сэр Генри.
– Подождём здесь. Он, вероятно, где-нибудь поблизости. Может быть, сейчас покажется.