Собака Баскервилей. Острие булавки

Еще до того, как они успели подумать о катастрофе, у всех троих появилось ощущение контраста. Сами они каким-то странным образом вписывались в то место, в котором находились. Хоть тюдоровские арки, обегавшие сады колледжа монастырской стеной, были сооружены четыре столетия назад, в те времена, когда холодная готика низверглась с небес и склонилась или даже почти пала на колени перед гуманизмом и Ренессансом с их более уютными залами и теплой домашней атмосферой; хоть на них была современная одежда (то есть одежда, уродству которой поразились бы в любом из четырех минувших веков), все же что-то объединяло их с этим местом. Сад здесь был ухожен столь заботливо, что красота его достигала верха совершенства – выглядела естественной; даже прелесть цветов здесь казалась как будто случайной, как у иного изящного сорняка; ну а современные костюмы все же имели ту единственную особенность, которая могла придать им хоть какой-то колорит, – они были неряшливы.

Первый из троих, лысый и бородатый верзила – фигура довольно известная в колледже – был в берете с квадратным верхом и в мантии, чуть сползшей с одного плеча. Второй при маленьком росте отличался очень широкими квадратными плечами, он весело улыбался и был в обычном пиджаке, мантия его висела у него на руке. Третий же был и того ниже, его наряд казался совсем уж потрепанным, хоть это и была черная ряса. И все же трое вписывались в это место и в ту не поддающуюся описанию, неповторимую атмосферу, которая царит в Мандевильском колледже одного из двух старейших английских университетов. Они соответствовали ей и казались на ее фоне незаметными, что ценится здесь больше всего.

Двое мужчин, сидевших на садовых стульчиках у небольшого столика, казались чем-то вроде блестящей кляксы на этом серо-зеленом пейзаже. Одеты они были почти во все черное, но, несмотря на это, сверкали с ног до головы: от лощеных цилиндров до идеально начищенных туфель. При взгляде на них возникало смутное ощущение, что в Мандевильском колледже, месте, где свобода пестовалась веками, просто неприлично находиться в столь изысканной одежде. Оправданием им могло служить лишь то, что они иностранцы. Первый – американец, миллионер по фамилии Хейк – был одет так безупречно и элегантно, как одеваются только первые богачи Нью-Йорка. Второй, к блеску которого было добавлено еще и каракулевое пальто (не говоря уже о размашистых рыжих бакенбардах), был немецким графом, обладателем громадного состояния. Самая короткая часть его имени звучала как фон Циммерн. Однако тайна, о которой повествует этот рассказ, не связана с тем, почему эти люди оказались здесь. Они находились здесь по той причине, которая часто сводит вместе несовместимые вещи: они хотели пожертвовать колледжу деньги. Эти господа прибыли сюда для того, чтобы поддержать идею, разработанную совместно финансистами и магнатами многих стран, а именно: открытие в Мандевильском колледже кафедры экономики. Они проинспектировали колледж с тем неутомимым и радетельным тщанием, на которое из сынов Евовых способны лишь американцы и немцы. Теперь же они, видимо, отдыхая от трудов праведных, молча смотрели на сады колледжа. Вокруг царили покой и умиротворение.

Трое других мужчин с ними уже встречались раньше, поэтому прошли мимо, едва кивнув в знак приветствия, но один из них, самый невысокий, в черном церковном одеянии, приостановился.

– Ой, не нравится мне, как эти господа выглядят, – тихо сказал он, и в глазах его появилось выражение испуганного кролика.

– Еще бы! – воскликнул самый высокий из трех, который был мастером[19] Мандевильского колледжа. – Хорошо еще хоть у нас некоторые богатые люди не похожи на манекены в мастерской портного.

– Да-да, – пробормотал клирик, – я об этом и говорю. Манекены.

– Вы что имеете в виду? – настороженно поинтересовался средний по росту мужчина.

– Они похожи на жуткие восковые фигуры, – слабым голосом ответил священник. – Они ведь не шевелятся. Почему они не шевелятся?

И вдруг, словно скинув с себя оковы страха, он бросился со всех ног через сад и прикоснулся к плечу немецкого барона. Немецкий барон не повернул головы, даже не вздрогнул. Он повалился на бок, и его согнутые ноги в черных брюках, застыли в воздухе так же безжизненно, как ножки опрокинувшегося стула.

Мистер Гидеон П. Хейк продолжал взирать на сад остекленевшими глазами, и прозвучавшее только что сравнение с восковой фигурой еще более усилило впечатление, будто глаза эти действительно сделаны из стекла. Кроме того, яркий солнечный свет и сочная зелень сада подчеркнули жуткое сходство этих фигур с выряженными в строгие одежды куклами, с итальянскими марионетками. Коротышка в черном – это был священник по фамилии Браун – неуверенно тронул миллионера за плечо, и тот тоже завалился на бок и, что самое страшное, не изменив позы, одним целым, как вырезанная из дерева фигура.

– Rigor mortis[20], – еле слышно произнес отец Браун. – Но так быстро? Хотя кто знает, это по-разному бывает.