Собака и Волк

Фортификации в устье Лигера весьма надежны. Следовательно, ваши рекомендации по укреплению обороноспособности тамошних саксов, подразумевающие, что солдаты-христиане попадут под начало командиров-язычников, являются не чем иным, как профанацией. Советуя усилить гарнизоны в истоке реки, вы обнаруживаете полную неосведомленность относительно угрозы, исходящей со стороны германской границы, не говоря уже о том, что политические интересы требуют сосредоточения максимального количества солдат на юге и востоке.

Ваш план по созданию народного ополчения абсолютно неприемлем. Законом это запрещено, и никаких исключений быть не может. Нам стало известно о том, что вы самовольно начали работу в этом направлении, поэтому делаю вам на первый раз самое жесткое предупреждение. В случае нарушения закона последствия для нарушителя будут самыми серьезными. Появление в долине Лигера вооруженных гражданских лиц будет расценено как мятеж. Ссылки в качестве оправдания на опасное положение приниматься не будут, и вслед за этим последует неизбежное наказание.

От вас требуется неуклонное соблюдение имперского закона и содействие в подавлении любой попытки к насильственным действиям. Копии письма направляю в…»

Грациллоний бросил письмо на стол. Он читал его вслух.

— Ничего, — сказал он глухо. — Там есть и еще кое-что, но больше я читать не буду.

— А что может сделать Апулей? — спросил Руфиний.

— Ничего. Ведь это письмо от самого правителя.

— Да, он командует всей нашей обороной. Выходит, Глабрион добрался-таки до него. — Руфиний подергал себя за бородку. — М-м… все не так просто, я полагаю, — на хитром лице промелькнула улыбка. — У Рима, стало быть, есть причина прятать оружие от своих граждан.

— Во имя Бога! — простонал Грациллоний. — Неужели они думают, что мы тут заговор готовим? Мы просто хотим помочь.

Зимний дождь лился на крышу и стекал по оконному стеклу. Несмотря на то, что дом только что построили, и стены сверкали яркой краской, в атриуме было холодно и мрачно. Даже стенную панель, которую в редкие свободные часы расписывала Верания, было почти не видно. Она рисовала на ней яркие цветы. Сначала хотела запечатлеть Ис, но Грациллоний воспротивился: пусть город спит в своей могиле. Верании пришлось поцелуями стереть боль, которую она ненароком причинила мужу.

— Что ж, они нам не доверяют, поэтому лучше не высовываться, — сказал Руфиний. — После того как скотты нанесут удар, они, наверняка, к нам прислушаются.

— Не слишком в этом уверен. Да к тому же — вся долина разграблена. Мертвецы на жнивье, сожженные города, Галлия с ножом в сердце. Сколько можем мытерпеть это?

— Отлично тебя понимаю, хозяин. Руки у тебя связаны. — Руфиний выпрямился. — Зато мои — нет.

Грациллоний посмотрел на худощавую фигуру, затянутую в кожаную куртку.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу, чтобы ты дал мне ранней весной корабль и команду. Ниалл до праздника Бельтайна никуда не уедет, так что у меня будет время что-то придумать.

У Грациллония заколотилось сердце.

— Один? Да в уме ли ты?

— Да вроде не меньше, чем всегда, — рассмеялся Руфиний. И тут же стал серьезен: — Я, разумеется, ничего заранее не обещаю, но попытаюсь. Я давно уже ожидал такого рода письмо и обдумывал, что сделать. Пока все выглядит довольно смутно. Нет, сейчас я ничего не могу сказать, даже тебе. Не спрашивай. Дай мне попытаться.

Грациллоний протянул дрожащую руку:

— Клянусь Геркулесом, дружище, ты настоящий человек.

Руфиний пожал ему руку и отвернулся.

— Мне нужно идти, — сказал он, не глядя на него.

— Да подожди ты, пообедаем вместе.

— Извини, но у меня дела там… в лесу. Возможно, меня не будет несколько дней. Удачи тебе, хозяин. — Руфиний поспешно вышел из комнаты.

II

Над побережьем Далриады нависло небо, туман закутал горные вершины. Холодный ветер морщил воду. Скалы, песок и карликовые каменные дубы казались в такую погоду еще более мрачными. Над домами поднимался клочковатый дым. Под навесом, возле деревянного дока, находился, скорее всего, небольшой корабль. Руфиний заметил и несколько шлюпок, когда судно его подошло к островку, находившемуся в распоряжении Эохайда Мак-Энде.

На берег торопливо выскочили воины и выстроились в линию. Гребцы Руфиния подвели судно к пирсу, а сам он выпрыгнул на берег с поднятыми руками. На Руфинии была красивая одежда: красный плащ, под ним — шерстяная туника, выкрашенная шафраном, синие полотняные бриджи, кожаные сапоги. На богатой перевязи висел длинный меч. Пояс, подсумок и рукоятка ножа украшены янтарем и гранатами.

— Мир! — закричал он на местном наречии. — Я друг вашего вождя и хочу говорить с ним.

Эохайд выступил вперед, опустив меч. Одет он был в грубую одежду. Зиму провел в помещении, и три рваных шрама на бледном лице выглядели еще уродливее.

— Кто это? — спросил он и, вглядевшись, закричал: — Да неужели ты?

Уронив меч, кинулся обнимать гостя.

— Тысяча приветствий, друг мой, тысяча приветствий!

Руфиний тоже его обнял. Эохайд обернулся к воинам: