Собака, которая не хотела быть просто собакой

Июньский день, о котором идет речь, задыхался от такой жары, которую может породить только истекающий зноем большой город. Матт и я бежали в Хэппи-Хоум, где бродили часами между пышущих жаром надгробий и фантазировали, что под каждым из них может быть скрыта нора гофера. Об охоте на гоферов мы думали часто и всегда жалели об их отсутствии, и если мысленно и населяли Хэппи-Хоум мелкими грызунами, то это никак не означало неуважения к кладбищу – единственному нашему убежищу в знойные дни.

Как-то раз я услышал пение желтой славки в кронах деревьев позади искусственного пруда и пошел на этот голос, а Матт, которого никогда не привлекало пение птиц, убежал, поводя носом в надежде обнаружить что-нибудь более интересное. Вдруг он напал па след и с громким лаем пустился в погоню. Я обернулся вовремя, чтобы увидеть, как его белый зад скрылся из виду среди деревьев.

«Кролик, наконец-то!»-подумал я и, желая не пропустить чего-нибудь важного, побежал вслед за Маттом.

Когда я появился на ровной площадке за прудом, Матт был уже на несколько сотен футов впереди. Его странный кособокий галоп походил на сильный крен на правый борт, как у небольшого парусного судна со слишком легким килем, выполняющего поворот при устойчивом бризе. Фактически Матт шел против ветра, причем стремительно и прямо.

Дул легкий, но вполне достаточный ветерок. Он пронесся мимо Матта, достиг меня, и я резко остановился. Я понял, в чем дело, и мне стало горько. Я так хотел, чтобы это был кролик.

Теперь я знал, какая сцена ждет меня впереди, когда увидел в отдалении мрачную группу людей, похожих на пингвинов. Вид похоронной процессии пробудил у меня сильные опасения. Я громко свистнул Матту, но он был глух к моему призыву. Разгоряченный отголоском своего давнего помешательства, он решительно бежал вперед.

Он уже быстро приближался к похоронной процессии сзади, а люди в трауре его не замечали. Однако мой свист, вероятно, услышал помощник владельца похоронного бюро, так как этот высокий молодой человек медленно обернулся. Меня клерк не заметил, так как я уже укрылся за ивами и предоставил несчастного его незавидной судьбе. Мужчина увидел Матта, приближающуюся обезумевшую собаку.

Тут появился скунс: маленький, возможно родившийся только в эту весну зверек; он, должно быть, заблудился в незнакомой местности. Неуверенно двигаясь между надгробными плитами, он пытался определить, который из врагов наиболее опасен – Матт или высокий человек в цилиндре, – и сделал ошибочный вывод, свернул не туда. Я сомневаюсь, чтобы помощник владельца похоронного бюро или Матт видели, куда скунс спрятался, но Матт во всяком случае чуял, что зверек где-то близко. Помощник же не знал этого. Он побежал навстречу Матту, очевидно чтобы перехватить собаку. Губы его сердито шевелились, он был зол.

Все трое сошлись в одном месте – под сенью обелиска из розового мрамора.

Произошел весьма неприятный инцидент, правда, не без некоторой компенсации, так как он убедил моих родителей, что центр большого города – не подходящее для нас местожительство. Печальный случай сразу же привел папу к решению переехать в деревню примерно в сорока милях от города.

Мне, недавно расставшемуся с просторами Запада, эта деревня казалась странным маленьким селением. В ней царила нездоровая атмосфера корсетов, потрескивающего китового уса и заносчивой воображаемой светскости, которая присуща многим жителям деревушек в восточной части Канады. Мне было не по себе среди здешних мальчиков и девочек моего возраста, меня озадачивала их трезвая и решительная враждебность. Я не понимал настороженности наших соседей и не мог найти средства развеять нависшую над нами атмосферу подозрительности.

Возможно, что большей долей этого холодного приема мы были обязаны нашему новому дому. До нас он принадлежал скульптору, человеку, недостаточно талантливому в своем искусстве, но скрывавшему эту слабость вызывающей сверхмодной манерой творчества. Дом у него был завален плодами его опытов, и мы подозреваем, что он продал свое жилище именно потому, что видел в этом единственную возможность избавиться от детищ своего комплекса неполноценности. Большинство его творений составляли бесконечно однообразные повторения нагого женского торса, а многие другие были совершенно загадочны. Мне вспоминается, например, одна скульптура, вырезанная из дерева, которая больше всего походила на велосипедное колесо, помятое паровозом. Она называлась «Дырки в душе». По какой-то причине скульптура раздражала Матта, и, когда мы выставили ее на задний двор, он мог стоять и пялиться на нее по целому часу, слегка оскалив зубы, с гримасой явного отвращения.