Гораздо позже в один из зимних вечеров папа как обычно собрался и пошёл на охоту. Он дошёл до нужного места на поле, примерно в трёх километрах от дома. Лёг в небольшую яму возле посадки деревьев так, что посадка осталась сзади, слева, примерно в километре, текла река Иж, справа, примерно на таком же расстоянии, находились фермы, а перед глазами открытое снежное поле. Папа не первый раз пришёл именно в это место, он ходил сюда и раньше. Видел следы лисы в поле, которые доходили до ферм. Лиса ходила кормиться к ферме, так как там было достаточно много пищи. Сегодня он ждал именно лису. Это долгий завораживающий процесс. Он лежал в яме, изредка выглядывая из неё. Он лежал так, что когда выглядывал, то перед ним открывался вид на ровный снежный перегиб поля, который брал своё начало от хвойного пролеска по ту сторону реки и уходил под светом полной луны серебряным ковром вглубь силосных ям ферм, богатых едой для лис. Лиса обязательно должна была пройти по этому ковру, она уже несколько дней ходит кормиться по нему. Папа выглянул очередной раз и при лунном свете увидел тёмное очертание бегущей рысью лисы с острыми ушами и шикарным распущенным хвостом. Она была ещё далековато для стрельбы. Папа опустился обратно, приготовил ружьё и был готов в следующий момент сделать выстрел, когда она подойдёт ближе. Папа снова выглянул и от увиденного чуть было не выронил ружьё! Перед ним с уже виляющим хвостом стоял Шурик! Папа переварил всё, что произошло и что могло произойти, и отправился домой. Рассказал нам о случившемся. Папа не винил нас, хотя именно мы были виноваты в том, что, не выдержав, выпустили Шурика, тем самым чуть не спровоцировали папу случайно лишить его жизни.
После случившегося мы уже не отпускали Шурика, когда папа уходил в засидку на лису. Мы всяческими обманками отвлекали Шурика от ухода хозяина. Мы были рады, когда нам игрой с Шуриком удавалось избавиться от его тоски по хозяину. Но когда мы уже спали, Шурик продолжал тосковать, лёжа на своём месте. Когда его хозяин не ночевал дома, Шурик всегда ложился именно на коврик под входной дверью, и мы понимали его скрытую тоску по хозяину.
Папа охотился в засидку только на лису. Когда он уходил на охоту днём, он шёл на зайца и тогда брал с собой Шурика. Для Шурика это были исключительно моменты искреннего счастья. Он мог полностью погрузиться в природу, да ещё и вместе со своим хозяином. Всю охоту Шурик, распустив хвост, носился по глубокому снегу. Он бегал не за добычей, не за зайцем для хозяина. Шурик бегал, погружаясь в природу. Он чувствовал себя диким свободным зверем. Он забывал обо всём и бороздил свободу природных просторов, полевых прерий. Такие моменты единения с природой для него были редкостью, и он брал от них всё, что было в его силах. Шурик не знал усталости и бегал практически без остановки всё время. Просто бегал, получая удовольствие от разнообразных запахов, сменяющихся с одного на другой. Обнюхивал следы диких животных, представлял процесс их появления, переходил с одного на другой, исследуя цепочки событий, идущие за следами. Резко отрывался от изучения сюжетных линий, бежал к хозяину, возвращаясь в мир людей, и отправлялся в продолжение невидимых для нас приключений…
Такие нагрузки давали колоссальный стресс мышцам. Сначала это было не особо заметно. Шурик просто хромал день или два, а после возвращался к привычному образу жизни. Но с годами это стало проявляться всё ярче. На следующий день после подобной прогулки Шурик даже не мог встать, настолько сильно он разрывал и закислял свои мышцы. Нам было жалко Шурика. Мы вместе с ним переживали боль. Приносили ему молоко в блюдечке, он кое-как переваливался с бока на живот и лакал молоко, а иногда и прямо лёжа на боку. Мы любя ругали его: «Шурик! Зачем ты так себя измучил?! Не понимаешь что ли, что нельзя так много бегать?!». Но мы всё равно понимали его. Это знакомое всем чувство ненасытности. Отсутствие чувства меры, когда чем-то увлечён. Вот и Шурик не понимал сытости! Он брал от таких моментов всё, что было в его силах…