Собака — зверь домашний (Первое издание)

— Ну что ж, на рыбозавод — это неплохо. Если решил, то поспешай, пока снег лежит. Май у нас коварный. Снег, снег, а завтра, глядишь, и зелено. Но здесь всего-то десяток миль по прямой. Держись долиной вдоль речки, а там через сопку и спустишься прямо в рыбацкий поселок. Выходи пораньше, к обеду прискочишь. На пути попадется теплое озеро. Если не был там, обязательно зайди…

Кряжев уладил конторские дела и весь день готовился.

«Завтра с рассветом выйду, — решил он. — Доберусь. Не велико расстояние. Эх, с нартой бы… Но куда собак? Самого примут ли? Жаль расставаться с четвероногими. Дика возьму. Хоть на материк, а с ним уеду. Остальные пусть живут, как жили».

Ночь прошла быстро. Казалось, только что уснул, а уже рассвет. Будильник надрывается от звона.

Кряжев поднялся, оделся, осмотрел комнату, не забыл ли чего, и вышел, плотнее прикрыв дверь. Солнце не поднялось, но восток озарялся алым светом.

— Ну что, Дик, присядем на дорожку? Сидеть! Сиди, голубчик, сиди! А то умчишься, жди тебя, а мне, брат, спешить надо.

Пес послушно сел рядом, а Кряжев крикнул:

— Шпик! Сонька! Ко мне!

Собаки лениво подходили, Кряжев говорил ласковые слова, гладил их линялую шерсть.

— Эх вы, псины… Скучно без вас будет, скучно. Зато вы отдохнете. Никто вас не поставит в нарту.

— Чингиз! Чингиз! Ну поди сюда, Чингиз!

Чингиз повел рыжими глазами и неохотно пошел на зов.

Дик сидел, как вкопанный, но вдруг ощетинился и пошел на Чингиза. Такой же рослый, чуть длиннее, он нервно подергивал верхней губой, и длинные острые клыки его сверкали белой эмалью.

— Фу, Дик! Фу! Нельзя! — крикнул Кряжев.

Но пса будто подменили. Он ничего не видел, ничего не слышал. Осторожно ступая, надвигался на Чингиза. Шаг, еще шаг. Губа все выше, выше и вот уж обнажились десны, яркие, красные. Дик осторожно ставит лапу вперед, но больше не движется. Чингиз рядом. Он — воплощение непоколебимой силы, лишь правый обломанный клык, наводящий ужас на всю собачью породу острова, сейчас более, чем всегда, обнажился. А большая тяжелая голова замерла на изогнутой бычьей шее. Крепкие лапы с силой гребанули рыхлый снег, и в горле забулькало, заклокотало.

Дик смотрел враждебно, изучающе и злобно. Черные глаза его были неподвижны, как смерть, темны, и непроницаемы, как ночь.

И в этот миг не тронь их, не мешай читать друг друга. Кряжев растерялся: таких водой не разольешь…

Дик замер. Чингиз не уловил в нем страха. Это озадачило. Он медленно, очень медленно отвел налитые кровью глаза, не выдержав напористого дикого взгляда овчарки. Наступила ничья.

Дик осторожно прошел перед носом «великого хана», обнюхал ближний сугроб и оставил визитную карточку: знайте, я вырос.

Все было предусмотрено, продумано, промеряно: и одежда, и карта, и маршрут. Курс был проложен по прямой. А теперь, шагая лесотундрой, Кряжев все более убеждался, что на местности, как и в жизни, не каждая прямая ближе кривой. Тот десяток миль, что был отмерян по меридиану, теперь вытягивался, как трикотаж. То на пути разливалось неучтенное озеро, и надо было обходить, то протока оказывалась не везде перемерзшей, то вдруг кустарник ершился так, что приходилось петлять, как зайцу. Река выписывала такие зигзаги, что не понять, куда течет: то ли на юг, то ли на север, то ли вдоль острова, то ли поперек. Под ногами порой оседал наст, как подгнивший мост, с глухим гулом и неожиданным треском. Стеклянная ледяная корка строгала лыжи, будто они катились по белому широкому наждаку.

— Эдак и половину пути не выдержат, сотрутся, сломаются, — беспокоился Кряжев. — Черт понес меня без нарты…

Долина дышала теплом, сияла под яркими лучами весеннего солнца, все вокруг блестело так, будто на вату накидали новогодних блесток или раскрошили зеркало. В каждом кристаллике, в каждой крупинке снега вспыхивал лучик, каждая грань излучала обжигающий свет. И казалось, что идешь не по зимнему снежному насту, а по раскаленным добела углям.

— Балбес, — ругал себя Кряжев. — Не догадался взять защитные очки. Смотреть невозможно. А еще идти да идти…

Пот ручейками струился по его лицу. Но не только взмокло его тело, намокли лыжи и тяжело тащились за ногой. Весна растопила долину. Под снегом хлюпала вода.

Кряжев шел, еле передвигая ноги, и вдруг увидел впереди что-то белое. Оно громоздилось на равнине, похожее на туман, но круглое, как гигантский шар, молочный сгусток, гора хлопка.

Кряжев остановился. Видение не исчезало. Еще четче вырисовывались контуры этого необычного облака. Теперь Кряжев заметил, что его осыпает серебристая пыль, что кустарник вокруг покрыт толстым слоем инея. Но еще более удивился, увидев, как быстро индевеет Дик: шерсть его становится седой, а ресницы белыми.