Собаки Европы

А может, это серая гусь-уточка в небо взлетела.

Высоко взлетела.

Не поймаешь.

Боевое искусство

Мёртвые танки, замёрзшие ленины,
Вид из окна, по-солдатски застеленный,
Кто его знает, как уцелели мы,
Где мы теперь.
Вот он и дёрнулся, поезд в столицу,
Мышцей мимической, мимо милиции,
Мимо кафе с продавщицей безлицей,
Мимо базара… сейчас отворится нам
Тайная дверь.
Синий вагон, как потрёпанный паспорт.
Кто-то всё кашляет, будто бы на спор,
Кто-то вгрызается в яблоко страстно,
Утро, проснись.
Встрял проводник и включил телевизор,
Мрак за окном расступается сизый,
Рвутся билеты, столичные визы
В старую жизнь.
Нужно смотреть сериальчик московский,
Нужно почувствовать частью массовки
Их и себя.
Лучше бы классику, хоть Д’Артаньяна.
Ты был согласен на Джигарханяна,
Едь. Ненавидь их, сонно и пьяно,
Всех их любя.

Здесь от тебя ничего не зависит.

Ты в безопасности, так наклонись и
Поле с коричневой сыпью залысин
В сердце втяни.
Должен прожить три часа и минуту,
Вырыть окоп для спасенья уюта.
Будто в тени
Спрятать лицо за пейзажем, за киндлом,
За пирожком с неизвестным повидлом,
В складках пальто.
За разговором о нашем, о минском.
Чувствует поезд, что мы уже близко.
Чувствуют люди, что-то нечисто.
Что-то не то.

Мы улыбаемся. Мы замолкаем.

Город стирает вопросы со лба им.
Мы спасены.
Минск. На перроне шумно и пусто.
Вырасти здесь — боевое искусство.
Улицы снегом хрустящим и грустным
Занесены.
Как не сошли мы с ума в этом времени?
Выжив среди их угрюмого племени,
Пляски их выучив, целуя их выросты,
Как мы смогли незаметно так вырасти?

Как уцелели мы здесь, как не стали

Мёрзлыми танками, мёртвою сталью,
Нам повезло?
Взялись откуда-то силы вернуться,
Просто однажды друг в друга уткнуться,
Всем им назло.

III. Неандертальский лес

1.

Лесов всего два.

Один андертальский, а второй нет.

Совсем не андертальский. Неандертальский.

Где-то между этими лесами, на берегу неба, чёрной пылинкой в голубой слезе, и стояла хата старой Бенигны.

Что касается первого, андертальского леса, то с ним всё ясно. В нём мы все и живём. Люди, птицы, звери разные. Дети несмышлёные, мелочь ползучая и цветы дурманные. В том лесу озёра и реки, и пенсия, которую из села приносят, и телевидение, первый канал. И машины, оставляющие во дворе глубокие колеи, в которых до самого лета не высыхает вода. И небо в этих колеях. Небо, такое неуловимое и незлое. Небо, которое пьют куры и которое на заре туманится тонким льдом. Здесь тебя никто не тронет, а если и зацепит, то и бог с ним, поболит и перестанет.

Во втором, в неандертальском лесу, всё иначе.

В том втором лесу нужно тропинки знать. Темно там, тепло и всегда всё красным светом залито, как на пожаре. Растения там жгучие, как самая лютая крапива, как будто сама королева крапивная на пиру гуляет, там каждый кричит, а слушать нельзя, потому как тогда и сама кричать начнёшь и пропадёшь, чего доброго, на кривых дорожках. Надо прямо перед собой смотреть, не оглядываться и идти куда надо, и ни с кем не говорить. Люди там странные, косточки жарят на угольях, и говорят печально так: гу-у-у… гу-у-у… Будто иностранцы какие-то. В том лесу долго оставаться нельзя. Что принесла, нужно положить под пень, под луну, под пиджак, на траве постеленный, и сказать сразу: пойду от пана, пришла слишком рано. И идти поскорей домой, пока проход открыт.