Собаки и другие люди

Ну хорошо, я сказал ему, что теперь он мой ребёнок. Но как тогда щенок определил, что вся наша семья – это его семья? Ведь помимо жены и детей, у нас живёт прокуренный Злой, который даже говорит на свой хохляцкий манер. Вдруг Злой просто зашёл тем вечером к нам в гости – а Любек, напротив, мой, к примеру, тесть? А жена прокурора – родная сестра? Откуда ему ведомо, что эти люди – посторонние? Какие, помимо запахов, людские приметы он различает так безошибочно?..

Я вышел на улицу. Щенок лежал у порога дома.

– Кержак! – позвал я его тихо.

Без суеты и заискивающей торопливости, свойственной иным, даже крупным и взрослым собакам, он задрал мохнатую голову.

Глаза его смотрели не столько таинственно, сколько бесстрастно.

* * *

К зиме он уже выглядел медвежонком.

Когда он бежал, шерсть его словно вспыхивала, распушаясь при каждом прыжке и тут же пышно ниспадая.

Под огромной его шерстью скрывалось не самое крупное тело: он был немногим тяжелей бассета. Но сам Кержак безусловно верил в свою шерстяную огромность.

На очередной прогулке в ту первую зиму Кай неожиданно разыскал в снегу большую белую кость. Он был счастлив! В честь находки Кай исполнил великолепный танец, совершая прыжки на задних лапах так высоко, словно срывал зубами незримые яблоки с высоких веток. Издалека он казался похожим на огромное порхающее насекомое.

Подоспевшие бассеты заинтересовались находкой, но Кай, кружа, облетел их и упорхнул с костью чуть дальше.

Сбросив кость на снег, Кай улёгся – и то сладострастно схватывал её зубами, то, чуть отстранившись, любовался на неё, как художник на обнажённую натуру.

К подошедшему Нигге Кай стремительно развернулся спиной – и внятно прорычал.

Я догадался, что добродушный Нигга не станет обижать Кая, но, дождавшись, когда примчатся бассеты, воспользуется суетой – и всё-таки завладеет костью. И уже тогда не отдаст никому.

Кержак шёл последним – и, даже заметив происходящее, не прибавил шага.

Он прошёл мимо Нигги и промеж бассетов, словно все они вмиг стали неодушевлёнными.

Как бы не слыша усилившегося рычанья борзой, Кержак походя забрал кость у Кая и, пройдя ещё несколько шагов, лёг на снег.

Кай обескураженно оглянулся. Жалобные глаза его показались огромными.

Возникла тишайшая пауза. Я сначала услышал, и лишь потом увидел, как с высокой ели мягко осы́пался снег.

Необычайно резво Кай вскочил на ноги, надеясь немедленно всё исправить, ведь он имел безусловное преимущество – скорость.

Но бежать ему было незачем: даже не скосившись в его сторону, Кержак всё так же хмуро грыз его кость.

Напоминая идущих сквозь снег пресмыкающихся, вожделенно вытягивая длинные мясные шеи, бассеты приблизились к невозмутимому Кержаку.

Нигга, ведомый общей инерцией, тоже сделал шаг или два.

Но вокруг Кержака словно бы возник невидимый купол.

Коснувшийся длинным носом тончайшей границы этого купола, Кай вдруг услышал рык, которого до сих пор здесь не слышал никто.

Моё сердце сжалось: вот что испытывали, догадался я, первобытные люди.

Так рычать не умела ни одна из наших собак. Все они рычали, используя объём своих грудных клеток, – Кержак же рычал всем собою, обращённым в комок кромешной ненависти.

Он выказывал готовность к немедленному убийству.

Он не оставлял ни малейшей надежды на возможность игры.

Ещё не веря в случившееся, Золька, как бы увлекая мужчин, совершила короткий рывок – но верный ей во всём Толька даже не тронулся с места.

Кай обежал Кержака с другой стороны и, припав на грудь, вожделенно, с неизъяснимой тоской заглянул куда-то в пасть Кержаку, где искрилась эта сияющая кость.

Кержак чуть приподнял голову и зарычал повторно.

Его рык раздавался будто из-под земли. Из того позапрошлого мира, где не знали Христа. В том мире люди ещё не научились складывать понятия в слова, но уже запомнили наверняка, что они стремительно смертны.

Кай отпрянул.

Толька сделал шаг назад.

Нигга смотрел спокойно, но недвижимо.

…И тут взъелась Золька.

С краткого, почти человеческого вскрика началась её песня. То с грудным болезненным распевом, то с истеричным подвизгиванием, она возлаяла:

– Что? Что с вами?! Я не верю своим глазам!

Воплощённая женская горечь, она бросилась к безотказному Тольке:

– Стыжусь! – кричала она. – Стыжусь и не верю! Иди и забери эту кость, ты!

Толька отвернулся в сторону и, виноватясь, ткнулся мордой в снег, тщетно надеясь обнаружить там что-нибудь, способное утешить женщину.

Золька рванулась к белому Каю:

– А ты? Ты способен обогнать ветер! Как ты можешь позволить так унизить себя?..

Она ударилась оземь и порвала на себе одежды. Поднялась и уже без слов возрыдала повторно.

Я наблюдал за этим, потрясённый.

Задыхаясь в последнем уповании, Золька бросилась к Нигге.

– Ты всегда был самым сильным!.. – скрежетала она, скаля зубы. – Ты сильнее нас всех!..

…Но Нигга оборвал её крик.

В привычной своей невозмутимости он обошёл бьющуюся в припадке Зольку и, не глядя на Кержака, уверенно двинулся по утоптанной снежной тропке в лес.

«Здесь нечего обсуждать, – говорила сама посадка его головы, недрогнувшая спина, подобранные и заиндевевшие брыли. – У нас прогулка. Надо идти».