Собаки и другие люди

И тут образовалась Золька.

Однажды хозяева, непонятно чему смеясь, втолкнули её – совсем юную девчонку – к нему в просторный вольер.

На удивление, она совсем не испугалась. Не мигая, как змея, она смотрела ему прямо в огромный лоб.

Даже не оглядев её, а лишь коротко и чуть брезгливо обнюхав воздух над ней, он решительно развернулся и поспешил в конуру, где шумно улёгся.

Он верил, что это недоразумение обязательно разрешится. Надо было всего лишь закрыть глаза и постараться задремать.

Однако щенок, вытягивая шею, вошёл следом – и стал принюхиваться, разбирая на составляющие густые запахи конуры.

Шмель приподнялся, раздумывая: не зарычать ли?

Но какой смысл в рычании – она была почти втрое меньше его лапы!

Даже теперь, когда он лежал, а она стояла, задрав голову, Золька была вдвое ниже его. Если бы он взял её в пасть – поместилось бы всё туловище щенка целиком, и только б любопытная голова торчала наружу.

Спустя полчаса её забрали из вольера.

Она выбежала игриво, как бы раскачивая незримой и совсем короткой юбкой.

Шмель успел обрадоваться, что вот всё и закончилось, но… на вечернюю прогулку их вывели вдвоём.

Ему было стыдно, как никогда за всю прежнюю жизнь.

Ведь их мог кто-то увидеть! Например, старый лось с той стороны реки. Или, сквозь щели в заборе, любопытные гончие соседского охотника Никанора Никифоровича.

Да мало ли кто, пусть даже и люди!..

Золька между тем весело подпрыгивала и ухитрилась дважды ощутимо укусить Шмеля за огромные его, раскачивающиеся при ходьбе щёки.

Она была неуёмна и навязчива.

Шмелю она казалась отвратительной.

Но он так и не зарычал на неё.

Несколько раз, пока мы спускались к реке, пёс оглядывался на хозяев мученическими глазами: «Почему?..».

Отчаявшись получить ответ, Шмель приноровился резко, с безупречным высокомерием, возносить голову – так что Золька, в очередной раз пытаясь укусить его за щёку, совершала неудачный прыжок и падала, а то и кувыркалась через голову. Тогда Шмель торопливо перешагивал через неё.

* * *

Когда Шмель умер, Золька выла, как хорошая еврейская сестра, вспоминая о своём старшем брате то, чего, быть может, он и сам не знал о себе – а мы, увы, не могли понять.

На смену Шмелю явился чёрный и нелепый щенок мастино наполетано по кличке Нигга. Глядя на маленького Ниггу, всякий миг казалось: он сейчас заговорит – глаза его были по-детски внимательны и отзывчивы. Металась его мохнатая, как чёрная бабочка, душа, спрашивая: вы полюбите меня? здесь никто не покусает меня? такая большая конура не слишком большая для меня? вы потерпите, пока я вырасту и смогу вас защитить, потому что пока я ничего не могу? И, наконец: эта длинная собака, которая может улечься вокруг меня кругом, – она не проглотит меня?

Золька радостно приняла нового щенка и смотрела за ним во все глаза.

Ей, обретшей зримые очертания молодой женщины, казалось, что он взрослеет слишком медленно. Зольке уже хотелось страстей.

…Ночью нас разбудил Золькин лай. Они заходилась в истерике.

– Глупая баба, – выругался я, тяжело вставая: было около четырёх утра.

Наверняка перебудила всех наших соседей.

– В чём дело? – крикнул я, несказанно разозлённый, выскакивая на улицу.

Она тут же прекратила надрываться, и лишь изредка, с грудными переливами, ворчала.

Я включил уличный свет во дворе и глянул через забор: может, соседский пьяница Алёшка упал где-то здесь и заснул. Или другой сосед, Никанор Никифорович, отправился на рыбалку.

Не увидев вообще никого, я, грозя Зольке кулаком, хотел уже вернуться досыпать, но едва схватился за дверную ручку – она злобно залаяла на меня.

– Да что ж за такое! – выругался я и, решив её наказать, распахнул дверь вольера.

Золька тут же шмыгнула в свою конуру.

Откинув тряпичный полог конуры, я присел рядом, чтоб высказать ей всё, и, в случившемся на миг затишье, расслышал даже не дыхание, а тишайший сип – только непонятно, откуда.

– А где Нигга? – спросил я то ли Зольку, то ли самого себя, и поспешил ко второй конуре, где щенок обычно спал. Она была пуста.

Я осмотрел весь вольер, раздосадованно пиная миски.

Вернувшись к Зольке, снова откинул полог и, забравшись туда по грудь, всё обшарил руками, – на что она, по своему обыкновению, зарычала.

– Заткнись, тварь, – попросил я безо всяких эмоций, и вылез наружу. – Нигга, Нигга, ты где, маленький?

Сип раздался на самую малую толику звука громче. Это был он, и сипел – из самых последних сил.

Наконец, я догадался заглянуть в совсем узкую щель меж конурой и сараем. Ни Шмель, ни Золька в ту щель даже не пытались проникнуть. Я увидел там два угасающих щенячьих зрачка.

Надёжная, из толстой доски, с крепкой крышей – конура эта была тяжёлая, как гробина. Она намертво вросла в щебень. Уперевшись плечом, я сразу понял: шансов нет.

Исхитрившись, боком сунулся к щенку. Ухватил его за шею, но, потянув, догадался: скорей я оторву ему голову, чем вытащу.

Бросился в сарай: где тут лопата, где лом? Под моими ошалелыми руками всё громыхало и падало.

…нашёл что-то железное…

Пятнадцать минут неистовых, с рычаньем и клёкотом, усилий.

Золька, бегая с места на место, следила за происходящим.