«Собеседник любителей российского слова»

Хочу к бессмертью приютиться,
Нанять у славы уголок;
Сквозь кучу рифмачей пробиться,
Связать из мыслей узелок;
Хочу сварганить кой-как оду
И выкинуть такую моду,
Чтоб был не надобен Пегас,
Ни Аполлон, детина строгий.
Хочу проселочной дорогой,
На долгих ехать на Парнас.

В таком же тоне написана вся ода, выражающая глубокое презрение ко всем правилам ложноклассической пиитики.

Здесь —

…Сципион, явяся к бою,
На Аннибала наплевал;
Помпея Цезарь в ухо хлопнул,
От Александра Дарий лопнул,
Ахилл туза Гектору дал…

И обо всех выражения таковы: спуску нет никому.

В «Дружеской песне» поется:

Пускай, кто хочет, тот трудится
Узнать, сколь крепок Гибралтар,
И отчего мог приключиться
В Константинополе пожар.
Мы ум свой тем не отягчаем,

мы будем пить и веселиться с друзьями да прославлять дела нашей монархини. До остального нам дела нет.

Таковы же пьесы «Старое и новое время»[238] и «Народный обед»[239], поэма в семидесяти стихах, «Н. М. с товарищи». Это как будто подражание «Елисею» Майкова{48}. Вся острота состоит в том, что высокие слова эпических поэм применяются здесь к кулачному бою мужиков из-за окорока и вина, которое было выставлено для народа по случаю какого-то торжества.

К этому же роду нужно отнести «Баталию» Плавильщикова[240].

Заметим еще «Эпитафию жене от ее мужа»:[241]

На месте сем моя покойная жена Мо
им старанием была положена.
Ах, как ей хорошо под мраморной доскою,
Для вечного ее и моего покою.

Затем остаются еще в «Собеседнике» исторические надписи А. Мейера, вроде следующей – к Андрею Боголюбскому:

Сей во Владимир скиптр принес от града Кия.
Пресекли жизнь его Кучковичи презлые.

Или – Симеон Гордый:

Взяв Новгород, он вел с литовцами войну,
Но язвой в пагубе зрел русскую страну.

Остаются еще стихотворения Муравьева, М. X., торжественные оды П. Икосова (73); остаются притчи Д. Хвостова, стихи Прохора Соловьева и других писателей, благоразумно скрывших имена свои от потомства. Перечисление всех их относится к библиографическим заметкам (74). Читатель не потребует от нас разбора этих произведений. Довольно и того, что они раз были напечатаны. Зачем тревожить гроба мертвых? Скажем только, что многие из них – в том официально восторженном роде, который обличал в пиитах этих короткое знакомство не с парнасским сонмом богов и полубогов, а с обычными обитателями лакейских.

Но и за исключением этих стихотворений в «Собеседнике», как видели читатели, найдется много замечательного в литературном отношении. Если в наше время можно еще перечитывать журналы прошедшего века, то, конечно, только для того, чтобы видеть, как отразилась в них общественная и домашняя жизнь того времени, чтобы проследить в них тогдашние понятия о важнейших вопросах жизни, науки и литературы. И в этом отношении едва ли какой-нибудь из тогдашних журналов может удовлетворить нашему любопытству в такой степени, как «Собеседник». В нем сосредоточивалось все, что составляло цвет тогдашней литературы; его издатели были люди, стоявшие по образованию далеко выше большей части своих соотечественников; стремления их клонились именно к тому, чтобы изобразить нравы современного им русского общества, выставив напоказ и дурное и хорошее. Правда, что и здесь встречаем мы резонерство и торжественные оды, стансы, сонеты и пр., воспевающие нещадно своих милостивцев и прославляющие златой век тогдашний; но эти произведения все-таки относительно занимают немного места в «Собеседнике». Притом же в самом резонерстве издателей нельзя не видеть, что это – резонерство умного человека. Да оно объясняется и оправдывается и самым состоянием русского общества в то время. В письмах к издателям мы видим одинаковые похвалы и истинно поэтическим произведениям и сочинениям дидактическим. Видно, что общество не довольствовалось одним изображением порока, а требовало еще указания на то, что в нем именно дурно и почему, – требовало поддержки и возбуждения для себя в прямом поучении, которое можно бы было просто принять, не трудясь над размышлением и обсуживанием предмета.