Собеседники на пиру. Литературоведческие работы

Последний катрен, как уже было сказано, по ритмическому рисунку совпадает с первым. Занавес снова падает: трагедия окончена. Деепричастный эллиптический оборот снова заменяет полную фразу. В слове знаменем (30) слышится слово пламенем (2); в слове д'oлу (30) дальним эхом отдается слово хв'oей (2). Все остальное перевернуто, инвертировано (занавес двусторонен). Занавес не скрыл тайну, а раскрыл ее, совпадая с речью. Антракт и «последействие» оказались важнее действия; граница, пауза в жизни оказались важнее жизни. Замечательно, что на сей раз «андрогинен», дан в двух грамматических родах зал (31,32): искусство построило его по своей модели, объединило в нем противоположности. В слове знаменем активны два семантических признака. Знаменем накрывают погибших («Есть у нас паутинка шотландского старого пледа, — / Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру»). Кроме того, в знамени просвечивает знамение, знаменование, знак (как в пламени просвечивал плач). Герой и героиня потеряли друг друга — и объединились навек; погибли — и воплотились в знак; создали текст — и были созданы текстом. Собственно говоря, в этом и состоит искусство. Оно кажется достаточно таинственным явлением — впрочем, не только кажется; но Цветаева говорила Пастернаку, что есть «другой мир, где Ваша тайнопись — детская пропись» (Швейцер, 1979, с. 172 — письмо от 10 февраля 1923 года).

7. А. А. Ахматова. Из цикла «Ташкентские страницы»

                        А. А. Ахматова

          Из цикла «Ташкентские страницы»

       В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,

       Светила нам только зловещая тьма,
       Свое бормотали арыки,
4     И Азией пахли гвоздики.

       И мы проходили сквозь город чужой,

       Сквозь дымную песнь и полуночный зной,
       Одни под созвездием Змея,
8     Взглянуть друг на друга не смея.

       То мог быть Стамбул или даже Багдад,

       Но, увы! не Варшава, не Ленинград,
       И горькое это несходство
12    Душило, как воздух сиротства.

       И чудилось: рядом шагают века,

       И в бубен незримая била рука,
       И звуки, как тайные знаки,
16    Пред нами кружились во мраке.

       Мы были с тобою в таинственной мгле,

       Как будто бы шли по ничейной земле,
       Но месяц алмазной фелукой
20    Вдруг выплыл над встречей-разлукой…

       И если вернется та ночь и к тебе

       В твоей для меня непонятной судьбе,
       Ты знай, что приснилась кому-то
24    Священная эта минута.

Стихотворение впервые напечатано в журнале «Нева» (1960. № 3, с. 55) под заглавием «Из восточной тетради». В этой публикации отсутствует третья строфа (9–12) и имеется много других разночтений с окончательным текстом (ср. Ахматова, 1976, с. 416–417). Третья строфа появляется в книге Ахматовой «Стихотворения» (см.: Ахматова, 1961, с. 280–281). Окончательный текст, пятью строками (9–10, 21–23, ср. Ахматова, 1976, с. 417) отличающийся от текста 1961 года, дан в книге «Бег времени», в разделе «Нечет» (Ахматова, 1965, с. 420–421). Здесь изменено и заглавие. В издании Большой серии «Библиотеки поэта» (Ахматова, 1976, с. 256–257) текст совпадает с текстом из «Бега времени», но вместо 1959 указана более точная дата и место написания — 1 декабря 1959, Ленинград. Наконец, в воспоминаниях Лидии Чуковской (Чуковская, 1980, с. 509–510) приведен тот же текст, но дата дана следующим образом: (Май 1942), 1959.

Итак, между импульсом к написанию стихотворения и осуществлением замысла прошло более 17 лет — случай, для Ахматовой достаточно характерный. Пожалуй, еще более характерна атмосфера тайны и недомолвок, окружающая текст и его реального адресата. Образ этого адресата и обстоятельства, послужившие поводом к созданию вещи, как бы вписаны в текст «симпатическими чернилами»: от редакции к редакции они постепенно проступают наружу, но так и не проясняются до конца.