Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки

И всё же А.А. Печерскому удалось обрести дружбу, верность и солидарность; он смог вдохновить других и действовать не только за себя, но и за коллектив. Как писал австрийский психиатр Виктор Франкл: «Всё можно отнять у человека, кроме одной последней человеческой свободы – выбирать своё отношение в любых заданных обстоятельствах, выбирать свой путь»[110]. Для заключённых, которые были в полной власти прихотей палачей, чувство униженности и последующая потеря самосознания стали обычным делом. Но согласно Франклу, внутренняя сила определяет, сможет ли индивид преодолеть страдания и выжить. Одной важной задачей становится наличие цели, которая заключается, если не в сопротивлении, то как минимум в жизни после лагеря и дальнейшем будущем.

В скудных источниках мы находим несколько факторов, которые возможно играли определяющую роль, но преобладает то, что психолог Хильда Блум в исследованиях тех ментальных и психологических механизмов, которые необходимы для выживания, называет анархичной властью случая[111]. В то время как Франкл указывает на внутреннюю силу, подтверждаемую чьим-то личным опытом, Блум ищет индивидуальные способы защиты. Этому посвящено ее исследование двенадцати автобиографичных рассказов выживших. Она отмечала, что первые дни после прибытия были самыми трудными: первый шок, неожиданности и привыкание к режиму террора. Согласно Блум, в момент первого отбора некоторые были более склонны к выживанию, чем другие. Для тех, кто сумел пережить первые недели, шансы на выживание резко возрастали[112]. Но узникам требовалась дополнительная ментальная энергия: «они должны были отгородиться от других, не жизненно важных функций, особенно тех, которые поддерживали контакт с внешним миром». Всё внимание переключалось на себя. Блум цитирует утверждение из автобиографии Эрнста Вихерта: «Это было ощущение всё нарастающего холода, который распространялся постепенно из глубины, пока не наполнил всё его существо. Это как если бы вся жизнь, которую он прожил, и его мир, замерзали от немоты в этом холоде. Как если бы он смотрел сквозь толстый слой льда на далёкие вещи. И там вдалеке двигались бесшумные и нереальные призраки его прошлого: люди, которых он любил, его надежды и планы <…> он чувствовал трещину, пробежавшую через весь облик Бога, трещину, которая едва ли когда-нибудь заживёт»[113].

Франкл описывает это состояние как апатию – ментальный режим, переключившийся в некое состояние чрезвычайной ситуации. Беттельгейм называл это ментальное состояние «деперсонализацией».

Что самое главное, Блум описывала роль лидера группы и идеал группы, который воплощал замену отца, имеющего огромное влияние на остальных. А.А. Печерский стал такой личностью. Его друзья, конечно, чувствовали свою ответственность перед ним – они должны были докладывать ему и слушать его – и эти действия заставляли их чувствовать себя лучше, даже что они находятся под защитой. Это давало силы, как пишет Блум: «Принадлежность к политической группе, чья идеология была строго противоположной нацизму, участие в её секретной деятельности в лагере, то, что мы умудрялись держать связь с членами группы вне лагеря – это были самые важные объективные отношения, которые узник мог поддерживать. Такая деятельность позволяла некоторое количество эмоциональной разрядки поощряемым обществом способом <…> повышая шансы действовать в гармонии с прежними идеалами эго»[114].

Шамаи Дэвидсон был главным израильским терапевтом, который изучал механизмы выживания в концлагере[115]. Он умер в 1992 г., и его работа, отредактированная после его смерти Израэлем Чарни, – это наиболее подробное исследование того, как узники немцев вообще могли выжить. А.А. Печерский и другие русские военнопленные идеально вписываются в эту картину. Согласно Дэвидсону, сохранение человеческого сознания и чувства себя было краеугольным камнем. Это могло стимулироваться человеческим принципом взаимности.

Вот как он это описывал: «Связи между людьми, взаимность и готовность делиться были важным источником силы для адаптации и выживания многих жертв. Помимо ограниченной возможности голодающих заключённых делить свои скудные пайки, взаимная поддержка – это то, что укрепляло их готовность продолжать бороться за жизнь»[116].

Мало систематичных исследований проводилось о социальных связях в концлагерях, но Дэвидсон заметил, что связи между людьми играли ключевую роль. Как мы видели, такие связи были у Печерского с его товарищами по плену из Минска. Он знал, что когда-нибудь война закончится, и понимал, что должен оставаться с друзьями. Русские были группой, они помогали друг другу, и уважение к офицеру было частью группового взаимодействия. Дэвидсон также сделал вывод, что такие группы часто имели общую политическую или религиозную ориентацию[117].