Собирай и властвуй (СИ)

   Со стороны соседнего квадрата уже слышится вой гноллов, пушистики рычат, тявкают. Гноллы - последнее звено в цикле переработки. Стая займёт четвертинку после ухода людей, будет пировать всю ночь, пока утром не прикатятся щелкуны...

  [3]

   Край неба горит белым - выброс. Застал их с Урсулой недалеко от дома - двухъярусного строения, которые на чистилке принято называть "коробками". Рута называет иначе, Гнездом.

   - Какой большой... - шепчет она в испуге, - почему же не было предупреждения?

   Руту будто бы завернули в наждачную бумагу, от малейшего движения тело горит огнём. С Урсулой ещё хуже: упала, и хрипит, и трясётся, по коже с треском бегают искорки. Рута хватается за мешковину балахона, тащит.

   - Оставь меня, - бормочет Урсула, - уходи...

   - Ещё чего, - с гневом отвечает Рута, - и не подумаю!..

   Пушистики пищат, жмутся к ногам, Рута спотыкается о Волчка, едва не падает на старуху.

   - Пошли вон, плесень лохматая! Смерти моей, что ли, хотите?

   Гнездо видно издалека - тоже светится. Цветные трубки по краю плоской крыши вспыхивают то красным, то синим, то зелёным, стены увиты живой проволокой, цветочки на ней, как россыпь звезд.

   - Уже рядом, - голос срывается от натуги, - осталось самую чуточку...

   Света на западном краю неба всё больше, такой приятный, красивый, будто бы говорит: "Брось, перестань, успокойся, ляг и усни". Рута думает о матери, думает о Примуле - сейчас обе они соединились в Урсуле, потому, наверное, так тяжело. Мир сломал их, ибо твёрдые, но с ней не пройдёт, не такая - текучая, как вода.

   - Не дотянешься, слышишь? - кричит, скалясь разъярённой гарпией, - сквозь пальцы пройду!

   Кругом всё плывёт, всё качается, "коробка" приближается рывками. Тяжёлая дверь с заклёпками по кромке то ближе, то дальше, то ближе, то дальше, наконец останавливается. У Руты вырывается ликующий возглас - она это сделала! Так, теперь открыть, втащить Урсулу, спуститься на нижний ярус. Руки трясутся, дыхание перехватывает, и первое получается далеко не с первого раза, второе - не со второго, третье - не с третьего. Наконец внизу, закрывает люк плотно, пушистики так и вьются, заливаются радостным тявканьем.

   - Эх, вы, - улыбается Рута устало, - помощнички...

   Сил дотащить Урсулу до лежанки уже никаких, падает на ложе сама, проваливается в забытьё.

   - Воды... - по руке будто бы проходятся крючья, - воды...

   Просыпаться не хочется - вот совершенно! - но надо. Урсула пришла в себя, доползла до лежанки, тянет руку.

   - Вот же нас угораздило, да? - горько вздыхает Рута. - Но ничего, здесь защита хорошая - у меня вот зуд сразу прошел, да и ты не искришь больше!

   Подхватив старуху под руки, поднимает на ложе, та всё тянет своё:

   - Воды...

   Чистая вода на чистилке ценится высоко, дороже неё только самозародки, потому Рута раздумывает, давать или нет. Волшебной воды здесь хоть отбавляй, отовсюду льётся, но гадости в ней до того много, что не справляются никакие очистители. Артефакты и самозародки на воду в основном и обмениваются, иначе никак. А сидит на запасах с водой, понятное дело, смотрящий.

   - Воды, - стонет Урсула, - дай хоть глоточек...

   Внутри неё что-то бренчит, как в сломанном механическом големе, Руте не по себе.

   - Ладно-ладно, сейчас. Только знаешь же, как у нас мало осталось...

   Бочка из камнестали выкрашена в яркий голубой цвет - откидывает крышку, зачёрпывает, даёт кружку Урсуле:

   - Вот, держи.

   Та жадно пьёт, захлёбывается, но вдруг отбрасывает кружку, вопит:

   - Что ты мне налила, курва? Опять это дерьмо оранжевое!..

   Поражённая, Рута отступает на шаг, из-под лежанки, разбуженные криком, выкатываются пушистики, звонко тявкают.

   - Что ты несёшь, плесень? - удивление сменяется яростью, Рута до боли стискивает кулаки.

   - Прости, - по лицу старухи проходят волны, будто стекает ртуть, - я... я не хотела...

   - Ах, не хотела!..

   Рута подхватывает кружку, бьёт, куда придётся, звук такой, как если бы стучала по бочке. Потом они плачут, обнявшись, Урсула рассказывает:

   - Используют нас, пока ресурс свой не выработаем, а потом сюда вот, на свалку, мусор к мусору... Гордилась, что порна, а не простуха какая-нибудь, не ходила - носила себя. И заведение не какое-нибудь, а закрытого типа, для избранных. Хозяина раз только и видела, но запомнила хорошо: толстый, что твой "левиафан", глаза разные, а улыбка широкая такая, до самых ушей. Эх, сюда бы мне его, в эти руки... - сжала пальцы-крючья, со скрежетом.

   - Кажется, и я его видела... - тихо говорит Рута. - А как заведение называлось?

   - Хо-хо, название с умыслом, "Апельсиновый сад". На оранжевой "радуге" всё было замешано, в три круга, с размахом. На первой ступени иголочки, на второй пьёшь особым образом приготовленный раствор, на третьей в ванне с этим самым раствором принимаешь. Третья ступень - самое страшное, потому что пик наслаждения длится не миг, не минуту, а словно бы останавливается, пойманный в сети "радуги". Сначала поднимаешься в небо, сияешь как Игнифер, только оранжевым светом, затем взрываешься, разлетаешься на осколки, и падаешь, падаешь, падаешь прямо в Дыру...