Он не договорил. Раздался звонок на сотовом:
– Добрейший вечерочек, одесский «Одиссей»! Узнали?
Этот голос невозможно было не узнать! Тем более, только что ведь он…
– Добрый, Александр Александрович! Не ожидал звонка, но очень рад ему! Как вы? Как Карл?
– Пердим и гундим… Сидим сейчас в нашем ресторанчике. Привет от него. Я звоню по делу. Моя Матрица выписала для вас командировочку – пауза – Что-то не слышу радостных возгласов от «Одиссея»? А командировочка-то ар-р-рхиважная для Собирания вашего Рода!
Савве почудилось, что он оказался в полном окружении офицеров ГРУ и нужно сдаваться.
– Чего онемели? Скучаете там, небось, на даче… Знаю, знаю… Всё знаю!…
Сломался твой сочинительский кураж, Савва Черский! Придётся прервать эту «беременность»…
Суть разговора с «Кащеем» он бестолково, сбивчиво и несколько раздражённо рассказал Григорию. Тот тоже, однако, почувствовал себя в окружении… Тайн… «Однако!» – удивлённо воскликнул он. Но негромко, опасаясь огласки или сглаза. «Хлои-Млады» из снов-видений друга ещё более убеждали его в существовании связи…, нити…, нет – цепи между Арецким и Андреем Петровичем Цельновым. Правда, когда он ещё раз высказал эту крамольную мыслишку Савве, тот только равнодушно пожал плечами. Он очень расстроился более не тем, что его вынуждают «прерывать сочинительскую беременность», а тем, что он собирался с Алинкой именно с 16-го августа ехать на курорт! Путёвки куплены, с теми, кто присмотрит за их матушками, есть твёрдая договорённость! Эх… Она обидится… Ему всегда некогда и она всегда подстраивается под его планы…
– Брось! У тебя замечательнейшая жена! Объясни! – по-пацански надеясь «разрулить» этот якобы простой вопрос, говорил Гоша – Поймёт… – но тут же (как большой и настоящий писатель!) предложил сочинить «ход» – Нет! Раз уж нас «окружают офицеры ГРУ», будем искать выход… Таак… Вот! Блюдо «по-резидентски»: тебе позвонили из… Загреба. Там конкурс молодых… музыкантов. Именно в эти дни… Заболел почётный глава жюри… Просят тебя прилететь… Умоляют! Уже оплатили! И гонорар обещают!
– Давай-ка скромнее… ври… Сочиняй… Впрочем – «внушает»… – задумался Черский, – Пусть едет одна… Сейчас одна… Но! В декабре вдвоём… хоть на Гавайи, хоть на Карибы…, хоть… Зуб даю!
Они прогулялись по лощине. Поплавали в море. Ах, это полночное купание! В основном молчали, изредка обменивались репликами… Молча поднимались наверх, домой. Каждый думал о своём… Спустившаяся ночь располагает к тишине, к созерцательности, к ощущениям чего-то вечного…
Видимо там, наверху, далеко в космических туманностях, есть нечто такое, таинственное и воистину «возвышенное», что спускается к людям только ночью, одаривая покоем. Обнимая, точно что-то очень дорогое и нежное, но спрятанное в течении дня глубоко, про запас, «на потом»… Все потом, всё потом… Ведь днём следует трудиться, да с потом… Трудиться-суетиться…
Мужчины смотрели на светящийся «овальный кабинет» наверху. Свет там не был погашен, а поднявшийся (вдруг!) ветер выбросил из открытых окон бело-голубые шторы. Серебристая крыша в купе с этим «кабинетом» напоминали собирающийся приземлиться в ущелье НЛО. Или нет! Крыша-птица, исполинская, держащая в когтях этот светящийся эллиптический цилиндр, словно собиралась сбросить его в чернеющую грозовой тенью лощину. Да – собиралась гроза! Та – Булгаковская! Вот уже молнии-стилеты блеснули. Да – как убийца из-за угла!
А может это мессир Воланд, друг всех начинающих и погибающих Мастеров подлетел? На помощь! Может и так… По крайней мере иногда парящие шторы очерчивали двойную «В» – «W».
Друзья еле успели забежать в дом, закрыть окна. Огненные небесные мечи яростно резали мглу, а грохот грома напоминал людям,
Улеглись спать друзья уже в третьем часу ночи, а проснулись в девять, бодрые как в двадцать лет. Соревнуясь и дурачась, они сбежали по лощине вниз, к самому краю воды. Григорий-«Кит» тяжело дышал. Понятно: такая масса!
– Ты ещё вполне, «Китёнок»! Чуть не обошёл меня…
– Нууу… Хочешь притчу?… В двадцать лет пил, гулял всю ночь, а на утро свеж, точно и не пил, и не гулял. В сорок – пил, гулял всю ночь, а на утро видно, что и пил, и гулял. А в шестьдесят – не пил, не гулял, спал восемь часов… А утром такой видок, словно и пил, и гулял… Ха! Посвящаю твоему юбилею… Повторю на нём! Ха-ха…