Собиратель автографов

— В пятницу вечером. Слушай, а почему бы тебе с ней не сходить? — Алекс попытался решить вопрос миром.

Но Адам отвел глаза в сторону, где одетый в стеганую куртку человек отплясывал под дождем джигу.

— В центре этого города как-то тягостно. Тем более в центре этого центра. Не хочу там бывать. Душновато для нашего брата.

— Хорошо, хорошо. Никто тебя и не заставляет. Всего лишь спросил.

— Во вторник — йорцайт[58] твоего отца, — повернулся к Алексу Адам. — Ты в этот день будешь в Лондоне?

— Вообще-то тебя это не касается, но я во вторник вернусь.

— Хорошо. — Адам постучал ложкой по краю рюмки Алекса. — Я говорил с Рубинфайном. В его синагоге ничего не получится, но он знает, где можно все устроить. Для миньяна[59] можешь взять меня — если удостоишь такой чести — и Джозефа, Рубинфайна, твою мать, Эстер, если она не будет возражать. Они будут только счастливы, а тебе всего и надо, что ненадолго оставить привычку всем подряд предъявлять претензии. Так ты не проводишь Эстер на операцию?

Как назло, в тот самый момент, когда произносилось слово «операция», Алекса угораздило поднять руку и посмотреть на часы. Он открыл рот, чтобы все объяснить, но тут же закрыл его снова. В мире жестов не бывает случайностей, подумалось ему. И разве наши движения не говорят то, что должен был сказать язык?

— Значит, нет. Что ж, если тебе надо лететь в Нью-Йорк — дело твое, — хмуро промолвил Адам. — А мне сейчас надо найти где-нибудь душ. На этих аукционах все равно просто сижу. Уже несколько дней не мылся. Позвоню тебе потом.

По счету каждый заплатил сам за себя.

Алекс поковылял по одной знаменитой улице к какому-то памятнику, а потом свернул в одну небольшую улочку. Но прежде чем отправиться, куда ему было надо, он нырнул в один переулочек, под названием Гудвинс, и прижался к мокрой стене. Теперь его защищал от дождя широкий карниз. Он скрутил себе косяк изрядной толщины и выкурил его. Однако поймать кайф не удалось. Наоборот, опьянение только усилилось, а глаза заволокло едкой густой пеленой. В глазах стояли слезы, сердце неистово колотилось, душа разрывалась на части. Он достал из кармана карандаш и отдался течению реки под названием «паранойя». То есть начал записывать в блокнотик все произошедшее за недавней трапезой, даже фразы, которые на самом деле уже успел позабыть, как то и дело кривил душой его лучший друг, всякие многозначительные жесты и слова, символичные интонации и взгляды. Весь ужас заключался в том, что он — Алекс — сам себя предал! Зачеркнул одним махом все, что было раньше! Ведь жизнь не просто символ, иудейский или гойский. И не китайская головоломка. Даже сравнить не с чем. Только в разных фильмецах героя всегда чуть ли не обожествляют. А жизнь совсем не кино. Это не ТВ, Алекс, отнюдь не ТВ.

«О, ты сейчас обожествляешь то, — подумал Алекс, — что ничто и никого не нужно обожествлять. Достойно!»

Полный печали, путаясь в собственных мыслях, Алекс потихоньку, шажок за шажком, двинулся вперед. От себя не убежишь, но как хочется! Освободиться от всего, стать другим — хоть на минуту-другую. Да в здешнем муравейнике все только об этом и мечтают. Но никакой такой минуточки никому улучить не удается — ни забив косячище, как он только что, ни выпив, ни отрешившись от всего на свете, никак. Прямых дорог в жизни нет. И от нее не спрятаться. Вот люди и выискивают, как бы забыться. Стать одним целым с вечностью. «Но это нечто другое, — подумал Алекс, впервые ощутив холодок смерти, свинцовую тяжесть суицида. — И здесь нужно настоящее мужество».

Алекс тащился по улице, небо наваливалось на него, а прохожие выскакивали перед самым его носом и перебегали улицу, рискуя угодить под колеса машин. Как мало он все-таки может! И есть ли у него это настоящее мужество? Или он весь в себе, сам по себе? У перекрестка, выжидая удобного момента, чтобы перейти улицу, Алекс попытался представить, каков он будет перед лицом серьезных испытаний, сумеет ли показать, чего на самом деле стоит. Слова собственного некролога подбирались одно к другому где-то внутри него, потому что в уголке сознания он ощущал себя величайшим, знаменитейшим человеком на земле. А раз так, то надо как-то защитить себя от клеветы и непонимания. Кто еще за него заступится? Ведь, помимо всего прочего, никаких поклонников, фанов у него нет.