Собиратель фактов

«Отстань, дурень», — говорил Матти, прикрывая глаза ладонью. Фокусировал изображение и пристально рассматривал группку девушек, выходящих из воды. Сейчас, внимательно всматриваясь в счастливые лица молоденьких купальщиц, Матти узнал одну из них. Маленькая неугомонная плескальщица с непослушными волосами и круглыми грудками, стянутыми мокрой тканью. Стройная, подвижная, веселая. Маленькая санитарка с серьезным лицом, накладывающая повязку на развороченное осколком плечо капрала в промерзшем блиндаже перевязочного пункта батальона. Из-под меховой шапки выбивается белокурая прядка. На правой щеке, на потрескавшейся коже рук засохшая чужая кровь. Воспаленные глаза. Стиснутая зубами нижняя посиневшая губа с капелькой собственной крови. Отработанные каждодневной практикой движения. Матти попытался отогнать образ санитарки и вернуться в прошлое. А в памяти, усиленной силой обруча, возникали цветные картинки торчащих из грязного снега замороженных рук с растопыренными пальцами, продырявленных осколками и прошитых пулями серых шинелей, остекленевших глаз, окровавленных маскировочных халатов.

— Хорошо было летом. Жарко. Как нас гонял Окорок на сборах! — вновь заговорил Эрик. — Потом купались. Ели горячую кашу. Спали.

— От тебя козлиной воняло после занятий, — хмыкнул Матти, — хуже, чем от Окорока.

— А какие девки были на озере, — перешел на любимую тему Эрик, — жалко, далеко. Сисек не видно. Голенькие, и так далеко. И никак не подкрасться. И бинокль утопил по пьяному делу.

— Ты про каких девок говоришь? На Суулаярви или на Каукъярви? — спросил Матти и увидел серию картинок с обнаженными купальщицами. В предвоенное лето, в свободное время от работ на оборонительных сооружениях и сборов в окружном шюцкоровском лагере, они объездили на велосипедах многие волости губернии. И друзьям везло: никогда раньше они не видели столько девушек и женщин без одежд. Особенно везло Матти с его всевидящем обручем. И Эрику с его новой «лейкой» и армейским биноклем.

— На Муолаанъярви, конечно, — возмутился Эрик. — А славно напились мы тогда с Юргеном!

— Как два кабана, — снова хмыкнул Матти, — отмачивал я вас, отмачивал. Отошли только, когда проспались в лодочном сарае.

— Да, вот было время! Эх, сейчас бы стакан самогонки старика Сунинена!

— Выпьешь еще, не переживай. И на девок голых поглазеешь.

— А ты не будешь пить с нами, трезвенник?

— Лучше быть трезвенником, чем девственником.

— Так ты совратил все-таки красавицу Энни, Казанова? — оживился Эрик.

— Не твое дело. У тебя от любопытства член отсохнет.

— Отмерзнет раньше, черт! Яйца звенят, как пасхальные колокола на русской церкви.

— Потише звони, русские же и услышат. Скорректируют огонь по твоим яйцам, и будешь в опере петь.

— Такой грохот стоит, что ни черта они не услышат.

— Скоро в атаку пойдут, давай поспим маленько, — Матти помолчал и добавил: — Странно, я вдруг вспомнил строчку из Лермонтова. Послушай, как это звучит на русском : «Не спи, казак, во тьме ночной чеченец бродит за рекой».

— Не понял. Переведи-ка, полиглот.

— Не спи, финн, во тьме ночной русский бродит за рекой, — пошутил Матти.

— Вот-вот. Русские всегда не любили нас. Враги. А ты выучил русский, дружил с русским и читаешь русские книжки, — Эрик не уловил юмора това рища.

— Не все русские плохие. А учитель был у меня хороший. Царство ему небесное, как в России говорили. Он меня многому научил, покойный Георгий Константинович.

— Да, помню, как ты отделал мужиков с мельницы. Раз, два, и все лежат. Китайский бокс, кажется, и где твой русский старик научился таким приемчикам? — пробормотал Эрик и засопел, глубоко втянув голову в серый воротник тулупа.

А Матти прикрыл глаза и стал перелистывать страницы книг русских поэтов, хранившихся в мощной памяти обруча. Пушкин, Тютчев, Лермонтов. Остановился на стихотворении Валерия Брюсова, прочитал: «Тощий мох, кустарник чахлый, искривленная сосна, камень сумрачный и дряхлый, белой пыли пелена…» Посмотрел на обложки прижизненных изданий Федора Михайловича Достоевского, «Идиот» и «Преступление и наказание», лежащих на его письменном столе под лампой с зеленым абажуром, в далеком доме на берегу залива, в далеком довоенном времени. Подарок Георгия Константиновича. Задержал взгляд на фотографии отца, снятой на борту пассажирского судна «Нуйамаа» в 1911 году, сразу после окончания мореходной школы. Перевел взгляд на старый книжный шкаф с томиками Рунеберга, Эйно Лейно, Франса Эмиля Силланпяя, Лехтонена, Алексиса Киви. В их семье все были книголюбами. У изголовья кровати, на столике из карельской березы, лежали его любимые «Степной волк» и «Нарцисс и Гольдмунд» Германа Гессе на немецком языке.

Перенесся взглядом в столовую и долго смотрел, как суетится его мама вокруг стола, нарядная и красивая, весело напевая песенку из кинофильма «Swing Time» с Роджерс Джинжер. Вот-вот должен был прибыть отец из рейса.