Собиратель костей

— Сакс! — укоризненно взглянул на нее Райм, стараясь, чтобы его голос не прозвучал слишком уж растерянно. — Мне потребовался целый год, чтобы найти человека, готового помочь в таком деле.

— Может быть, потому и так долго, что это неверное решение. Об этом ты никогда не задумывался? И почему именно сейчас? Прямо во время расследования?

— Ну, а если бы у меня начался еще один приступ, переходящий в удар? Я бы вообще потерял всякую способность общаться с внешним миром. Я сохранил бы возможность воспринимать все происходящее, оставаясь при этом полностью неподвижным. Ну, а если мозг у меня продолжал бы работать, тогда вообще никто бы не осмелился нажать за меня на курок. По крайней мере, сейчас я могу отвечать за свои поступки.

— Но почему ты так решил? — не унималась Сакс.

— А почему бы и нет? Ну, скажи, что же тут неверного?

— Ну… — Амелии казалось, что аргументы против самоубийства настолько очевидны, что и не стоит их перечислять. — Потому что…

— Ну-ну, продолжай. Сакс…

— Во-первых, это проявление трусости и слабости.

Райм рассмеялся:

— Ты что же, хочешь начать дискуссию по этому поводу? Неужели? Ну, что ж, по крайней мере, это честно. «Трусость», говоришь ты. Давай вспомним тогда сэра Томаса Брауна:

«Когда жизнь становится ужаснее смерти, только тогда открывается истинная ценность жизни». Смелость перед лицом непреодолимых бедствий и страданий… Классический аргумент в пользу жизни. Только если все это правда, зачем нужна анестезия перед операциями? Зачем продают аспирин?

Почему болеутоляющие препараты занимают первое место по продаже? Прости меня, но я могу сказать тебе точно, что в боли нет ничего хорошего.

— Но ты не страдаешь от боли.

— А как ты определяешь понятие боли. Сакс? Может быть, отсутствие всяческих чувств и есть боль?

— Но ты можешь приносить огромную пользу. Ты только посмотри на себя: твои знания, твой опыт…

— Это уже так называемый социальный аргумент. Он весьма популярен. — Райм взглянул на погрустневшего врача, но тот молчал. Сейчас Линкольн увидел, что Бергер заинтересованно смотрит на бледный позвонок, лежащий на столе. Он взял его в закованные руки и медленно поглаживал. Райм вспомнил, что этот человек когда-то был ортопедом.

— А кто сказал, что я должен обязательно приносить какую-то пользу обществу? — продолжал он, снова обращаясь к Амелии. — Напрашивается вывод, не могу ли я, наоборот, вносить какой-то отрицательный вклад своими действиями? Ведь я могу и вредить обществу. Как себе самому, так и остальным.

— Ну что ж, такова жизнь.

Райм улыбнулся:

— Но я выбираю смерть, а не жизнь.

Сакс задумалась, пытаясь подобрать нужные слова:

— Это просто… В общем, смерть — это неестественно.

— Разве? Вот Фрейд бы с тобой не согласился. В конце концов, он отказался от принципа получения удовольствия, чувствуя, что должна существовать другая реальность, не имеющая эротического начала и в то же время являющаяся движущей силой. Она и предусматривает логическое завершение всего того, что мы сотворили в жизни. Наше саморазрушение является совершенным и естественным выходом. Все в этом мире умирает — так что может быть естественней смерти? Амелия нервно почесалась.

— Ну, допустим, — согласилась она. — Может быть, жизнь для тебя — это вызов, это миллион проблем, которые остальные люди просто не замечают. Но я почему-то подумала… все то, что я знаю о тебе, наводит на определенную мысль. Ведь ты как раз такой человек, который не отступает перед трудностями и готов им противостоять.

— Трудностями? Давай-ка я кое-что тебе расскажу. В течение целого года я был вынужден прибегать к помощи искусственного вентилятора легких. Ты видишь шрам, оставшийся от трахеотомии? Так вот, при помощи изнурительных дыхательных упражнений и моей чудовищной силы воли мне удалось преодолеть зависимость от этого механизма. В результате мои легкие остались такими же сильными, как у обычного здорового человека. Даже это можно считать подвигом. И на это я потратил восемь месяцев своей жизни. Ты понимаешь, о чем я сейчас говорю? Шесть месяцев для того, чтобы управлять элементарной животной функцией, находящейся на уровне рефлекса. Я уже не говорю о чем-то гениальном, как, например, роспись Сикстинской Капеллы или техника игры на скрипке. Я говорю, черт возьми, об элементарном дыхании.

— Но ты же можешь потом поправиться. В следующем году, может быть, ученые найдут выход и станут лечить такие заболевания.

— Нет. Ни в следующем году, ни через десять лет.

— Откуда тебе это известно? Исследования никогда не прекращаются…