Собиратель рая

Танцуя с Лерой, Карандаш заметил, что она то и дело оглядывается на Короля, небрежно обнимавшего одной рукой Вику (в другой – погасшая сигарета), которая опустила в медленном танце голову ему на плечо, уйдя, похоже, в состояние, близкое к трансу. Карандаш знал, что у Леры что-то было с Королем, но давно закончилось, перешло в простую дружбу, и всё же теперь, щекоча Карандашу шею своими перьями и раскачиваясь в его руках, она была не с ним, а с Королем и Викой, пытаясь расслышать сквозь музыку, что у них там происходит, вслушиваясь, кажется, всей своей длинной спиной, голой шеей в каштановых завитках и затылком.

– Ты его все еще любишь?

Лера ответила не сразу:

– Дело не в этом…

– А в чем?

– Я потом тебе расскажу. Не сейчас.

– Почему не сейчас? – попытался проявить настойчивость Карандаш.

– Потом, потом…

Она погладила его по волосам, прикосновение было извиняющимся и утешительным. И обидным.

Когда кто-нибудь делал музыку громче, из своей комнаты появлялась Марина Львовна. Она как будто ждала, когда веселье достигнет такого градуса, чтобы она могла влиться в него незаметно, не привлекая к себе слишком много внимания. Ее охотно принимали в круг танцующих, и, хотя она была трезвой – спиртного Марине Львовне было нельзя, – всеобщее опьянение быстро передавалось ей. Ее большое лицо краснело, глаза блестели; танцуя, она прижимала локти к бокам, чтобы унять их качку, и закусывала иногда от азарта нижнюю губу. Несмотря на полноту, она всё еще танцевала хорошо, умение, приобретенное на студенческих балах, на танцверандах Пицунды и танцплощадках подмосковных домов отдыха никуда не делось. Но главное, Марина Львовна помнила уйму танцев, никому, кроме нее, в компании Короля неизвестных, и охотно бралась обучать его друзей летке-енке, твисту, липси или свингу. У Короля были в коллекции пластинки со всей необходимой музыкой, пробивавшейся сквозь шипение и скрип, и гости, кто как мог, повторяли за Мариной Львовной, которую распирало от радости, что ее давно, казалось, никому не нужные познания пригодились. Даже неуклюжий Боцман, осваивая твист, выделывался перед не обращавшей на него внимания Викой, изо всех сил вдавливая ботинком в пол воображаемый окурок. Лера с Викой брали Марину Львовну под руки и танцевали с ней канкан, у Марины Львовны тряслись раскрасневшиеся щеки и сползали с носа, грозя упасть, очки. Скоро она высвобождалась из их рук и в изнеможении плюхалась на диван. Первым делом тянулась к шампанскому, но Король был начеку – ради этого он и сохранял трезвость, – забирал у нее бутылку и в бокал наливал сок. Она выпивала его залпом, опять просила шампанского, опять получала сок, отдувалась, обмахивалась ладонью и улыбалась, улыбалась, ее разгоряченное лицо сияло радостью за всех. Безотчетное счастье чужой молодости, скрытое от них самих за их обидами, ревностью, любовью и прочей чепухой, осаждалось в ней и выходило в улыбке, ничуть не изменившейся с тех снимков пятидесятых годов, которые подолгу рассматривал ее сын, морщась от переполнявшего их света.

Сам Король никогда с матерью на этих вечеринках не танцевал, а вот Карандашу, хоть танцор он был никудышный, случалось. Всякий раз он поражался тому, с какой уверенностью и легкостью двигалась Марина Львовна – он едва успевал под нее подстраиваться. Конечно, она вела его, а не он ее, и при этом не забывала подбадривать: “Хорошо, Валя, молодец! Только легче, легче! И более плавно, Валя, пожалуйста…” Усаживая после танца совсем немного запыхавшуюся Марину Львовну на диван, Карандаш думал: “Интересно все-таки, за кого она меня принимает?” На самом деле его звали Сергеем, несколько раз он поправлял Марину Львовну, потом понял, что это бесполезно. Во время их следующего танца она снова называла его Валей.