Собиратель реликвий

– Ункс, ты будешь брат Зигмунд. Дюрер… ты будешь брат Нарс, в честь святого Нарцисса.

Дюрер злобно зыркнул на него.

– Вот только не надо дуться! Святой Нарцисс был иерусалимским епископом. Он жил во втором веке и однажды превратил воду в лампадное масло. Идеальное имя для художника.

– Впервые слышу про такого.

– От художника никто и не ожидает познаний в истории. Так, Магда, ты будешь сестра…

– Хильдегарда!

Дисмас уставился на нее.

– В честь святой Хильдегарды Бингенской, – пояснила Магда. – Ее еще называют рейнской Сивиллой. Очень праведная женщина. Она никогда не сквернословила.

Из распадка путники вышли на большую дорогу и влились в поток паломников.

Дисмас велел примечать все на пути. Вполне возможно, что придется срочно ретироваться из города, и тогда будет важна любая мелочь.

Сначала дорога шла полями, где трудились монахи из монастыря на холме. Дальше, по берегам реки Лейс, стали попадаться хижины и дома.

Через реку был переброшен мост с каменными опорами и водорезами. Его настил был сложен из толстого бруса.

– На итальянский манер, – заметил Дисмас. – Смотрите, в торце брусьев прорублены захваты. Настил можно быстро разобрать, чтобы остановить неприятеля.

– Как подъемный мост, который не подъемный, – заключил Дюрер.

– Для монахов, которые не монахи.

Они приблизились к воротам Затворников – главному въезду в город. Через ров под городской стеной был перекинут настоящий подъемный мост. У ворот образовался затор: стражники взимали с паломников плату за вход в город, что вызывало бесконечные заминки и препирательства. После недели странствий по высокогорным лесам Божа шум толпы какофонией отдавался в ушах. А уж какая вонь!

Улица у крепостного рва была заставлена палатками и шалашами паломников. На мелких рынках шла бойкая торговля. Здесь продавали и предлагали на обмен всякую всячину: птицу, рыбу, дичь, вино, церковную утварь, целительные бальзамы, эликсиры, тинктуры, настойки и прочие лекарства от всевозможных хворей.

Дисмас с презрением истинного знатока глядел на барыжников, бойко торговавших реликвиями весьма сомнительного происхождения. Он насчитал четыре терновых венца. Целиковых. Копии Шамберийской плащаницы встречались на каждом шагу, любых размеров – от столовой салфетки до пододеяльника. Одна такая копия, растянутая между двумя шестами, почти соответствовала размерам оригинала: четырнадцать футов на четыре. Грубо намалеванный образ Христа отличался чудовищной аляповатостью. Автор этой мазни, он же продавец, гордо стоял рядом, растолковывая зевакам жуткие подробности.

– Надеюсь, у тебя выйдет лучше, – сказал Дисмас Дюреру.

Дюрер презрительно фыркнул:

– Ставлю пять гульденов, что это гишпанец.

– Почему?

– Посмотри, сколько кровищи. Иберийцы просто обожают расчлененку. Жить без нее не могут. Ни один ибериец не в состоянии написать натюрморт с цветами и фруктами, не приткнув рядом сочную свежесрубленную башку. Отними у иберийца красные пигменты: массикот, синопль, кармин, кошениль, терра-розу, охру, марену, сольферино, поццуоли, сиену, киноварь, сурик, амарант и багрец, – и он вскроет вены и станет писать собственной кровушкой. На Иберийском полуострове не было и нет ни единого приличного живописца. Они слишком долго прожили под басурманским игом. С маврами портретов не попишешь – сразу руки отсекут. А вот в остальном они опередили нас на века – и в медицине, и в астрономии, и в математике.

Вся компания подъехала к ксенодохию – приюту для неимущих паломников. Можно было подыскать и более комфортное проживание, но Дисмас решил, что странствующим монахам здесь самое место. Из ксенодохия несло миазмами переполненных выгребных ям, клопами, малярийными испарениями, гнойной язвой, прокисшим вином и заплесневелыми лепешками. Все приуныли, а Дюрер заявил, что ни за что на свете не поселится в этом, как он выразился, задристанном гадюшнике.

Дисмас начал увещевать приятеля. Он напомнил брату Нарсу, что тот принял обет не только нищеты, но и послушания. Брат Нарс ответствовал, что на обеты ему плевать и что он немедленно отправляется на поиски приличного жилья. Дисмас, не расположенный терпеть очередную Дюрерову истерику, скрипнул зубами и предложил брату Нарсу напроситься в гости к герцогу и вытребовать себе апартаменты, сообразные его величию.

Прения продолжались на стабильно повышающихся тонах. Магде пришлось вмешаться, чтобы монахи не принялись прилюдно мутузить друг друга. Она предложила на время устроиться al fresco[10], в городском саду за углом, неподалеку от ворот Затворников. Все единодушно согласились, сочтя это вполне приемлемой альтернативой соседству с прокаженными, даром что эти несчастные любезны и угодны Господу.

Бивуак устроили под платанами. Здесь продувало ветерком и открывался прелестный вид на реку. Ландскнехтам было велено найти конюшню и запастись провиантом и вином, а заодно и разведать что-нибудь полезное. Дюрер, взбешенный дебатами у ксенодохия, отправился исследовать окрестности в одиночку.