Собиратель реликвий

— Однако же ни для кого не секрет, что между царственными домами Валуа и Габсбургов не существует особой приязни, а потому не будет ничего удивительного, если война все-таки разразится…

Герцог Урбинский сонно прикрыл глаза. Все это ему было прекрасно известно.

— Говорят, король Франциск сам хотел стать императором, — продолжал Дюрер, — и теперь наверняка досадует, упустив такую возможность. Вдобавок он оказался зажатым в тиски между Священной Римской империей и другим владением моего крестного, Испанией.

Герцог Урбинский встрепенулся:

— Вам угодно, чтобы я передал его королевскому высочеству Франциску весточку от вашего крестного?

Дисмас вознес еще одно немое моленье, прося Всевышнего немедленно напомнить Нарсу, что они приехали сюда воровать плащаницу, а не разжигать войну между Францией и Священной Римской империей.

— Предложение вашего сиятельства очень любезно, однако я всего лишь смиренный паломник, а не императорский эмиссар…

«Слава тебе, Господи!» — вздохнул Дисмас.

— Тем не менее, — продолжал Дюрер, — от лица императора мне хотелось бы сообщить, что император удручен — смею добавить, безмерно удручен! — беспрестанными притеснениями, чинимыми Францией суверенному Савойскому герцогству. Мой крестный был бы очень доволен, если бы эти попрания прекратились, — заявил Дюрер и, помолчав, добавил: — Незамедлительно.

Герцог Карл просиял и чуть ли не замурлыкал от удовольствия.

Герцог Урбинский и кардинал Арагонский с недоумением смотрели на Лотара.

— При всем уважении к нашему многорадушному хозяину, — начал герцог Урбинский, — неужели Савойское герцогство и в самом деле так заботит императора?

— Ах, ваше сиятельство, — беспечно отвечал Дюрер, — вы даже не представляете себе, как заботит! Его высочество относится к Савойе с поистине отеческим участием.

Герцог Урбинский удивленно заморгал, выслушав это ошеломляющее известие. Подумать только, император озабочен тем, что Франция у себя на задворках устраивает вооруженные вылазки в милое, но никчемное герцогство!

Удивленная гримаса на лице герцога Урбинского постепенно исчезала, сменяясь нарождающимся подозрением, что императорский крестник — просто набитый дурак.

— Я донесу это до его королевского высочества, — вежливо ответил он Дюреру.

— Кстати, прошу вас передать дофину, что мой крестный шлет ему самые сердечные пожелания здоровья и долгих счастливых лет.

Герцог Урбинский коротко кивнул, утратив всякий интерес к бестолковому графу.

Кардинал Арагонский не хуже герцога Урбинского разбирался в вопросах дипломатии и геополитики. Его тоже ошеломили внезапные стенания Лотара об участи Савойского герцогства, да еще и от имени императора, поэтому он счел нужным сменить тему разговора:

— А известны ли вам намерения вашего досточтимого крестного в отношении еретика Лютера?

— В отношении Лютера? — переспросил Дюрер. — Ах, Лютера! Там то еще дело…

— Ересь — весьма серьезное дело. А в данном случае — чудовищное.

— Угу… — произнес Дюрер тоном, допускающим неоднозначные толкования.

— Его нападки на святейшего отца не прекращаются. Смею заверить, они чрезвычайно досаждают его святейшеству. Настолько, что он едва в состоянии посвящать себя своим неотложным занятиям…

«Господи, не дай Нарсу уточнить про содомию!» — беззвучно возопил Дисмас.

— Пиршествам и застольям? — уточнил Дюрер.

Кардинал Арагонский холодно посмотрел на него:

— Возведению нового собора Святого Петра. Ревностному покровительству искусствам. Зоологическим исследованиям, приносящим ему такую отраду! Его слон, Ганно… С Ганно его святейшество просто как ребенок! А еще охота… Его святейшество — человек многих увлечений и призваний…

— Да, он ни от чего не отступается, — согласился Дюрер.

— К превеликому сожалению, его нынешняя некрепость в седле не позволяет ему участвовать в загоне. Однако же именно он, саморучно, наносит милосердный смертельный удар, поражая добычу копьем! Будто святой Георгий, поражающий змия! Решительный. Непреклонный. Если бы Лютер сподобился это узреть, то исполнился бы великого трепета.

— Зрелище, должно быть, и вправду впечатляющее, — согласился Дюрер. — Заколоть копьем обессиленного, израненного зверя… Это не каждый может.

— Вы из германских земель, — сказал кардинал Арагонский. — Прошу вас, просветите меня в моем невежестве. Чего ради саксонский курфюрст Фридрих покрывает и оберегает Лютера? Ведь Фридрих — убежденный и верный сын Католической церкви! Так почему же, в то время как его святейшество прилагает все силы, чтобы заставить Лютера умолкнуть, Фридрих продолжает защищать этого еретика? Умоляю, объясните.

— Ну, это все очень сложно…

— Сложно? Навряд ли.

— Значит, так. Лютер — подданный саксонской короны. Фридрих — правитель Саксонии. Правитель должен лояльно относиться к своим подданным. А религиозные материи оставим побоку.

Кардинал Арагонский саркастически рассмеялся:

— Оставить побоку религиозные материи, увы, не выйдет. Лютер — монах-августинец, то есть в первую и последнюю очередь подданный Папского престола!

— Вот именно, — улыбнулся Дюрер. — Говорю же, что все это очень сложно.