Соблазн

– Великолепно! – сказал Женс. – Великолепно. Эта твоя идея с игрой в раздевание… Слова, родившиеся так естественно… В какой-то момент… – Он провел по лицу рукой. – В какой-то момент ты казалась самым прекрасным, что я видел за многие-многие годы… Но дальше тебе дороги нет, ты это знаешь. Ты проиграла, но я благодарен тебе за попытку. Я получил наслаждение, – прошептал он.

Я чувствовала, что устала от этой игры. Подняла с пола чулки.

– Ну так идите к черту, – сказала я.

– В этом нет твоей вины. Пытаться сыграть Красоту только на одной воле – всегда дело рисковое… Морик использовал специальные декорации для…

– Избавьте меня от урока, будьте добры. Я дура, что пришла к вам. – Подавив слезы, я резким движением застегнула молнию сапога.

– Минуточку, одну минуточку… – Женс, казалось, вдруг взъярился: – Это ведь ты просишь у меня невозможного! Это ты пришла ко мне, чтобы я сказал, как превратиться в лакомый кусочек для этого ненормального, а я лишь хотел показать тебе, каким образом твоя невероятная воля становится в этом случае препятствием… Как только ты пожелаешь, ты действуешь, а как только действуешь, играешь. И ты не можешь пойти дальше…

– Прощайте, профессор. – Больше не было сил его слушать. Я расплакалась бы, если бы не ушла оттуда. Я закончила обуваться и потянулась за пальто, когда Женс произнес:

– И ты не можешь пойти дальше… если только я не скажу тебе как. – Увидев, что я остановилась на пороге, он рассмеялся. – Давай попробуем пролить хоть немного света на это запутанное дело, – прибавил он и повел рукой.

Лампа погасла, жалюзи поползли вверх, до половины окон, впустив полосы серого полдня. Лишившись своего убежища в коконе ослепительного света, Женс вновь превратился в дряхлого старика.

– Скажи-ка мне, какая из пьес Шекспира трактует Красоту?

– «Двенадцатая ночь».

– А что там служит основным ключом?

– Персонажи влюблены в тех, кто их любить не может. Недостижимость.

– А какая пара персонажей в наибольшей степени символизирует эту недостижимость?

Мне это напомнило экзамены Женса в ту пору, когда он меня тренировал.

– Виола и Оливия, – ответила я. – Виола переодевается мужчиной, и Оливия в нее влюбляется.

Женс встал со стула и вдруг принялся звучно декламировать:

– «Что обо мне ты думаешь, признайся?..»

– «Что вы не то, чем кажетесь себе», – отозвалась я, узнав диалог Виолы и Оливии, который Женс заставлял нас разыгрывать.

– «Тогда и ты иной, чем я считаю…»

– «Вы правы: я совсем не то, что есть»[47].

Женс разводил руками, как будто строки плавали в воздухе, а рука его указывала на начало, чтобы я вновь их прочла.

– И что ты здесь видишь? – спросил он.

– Виола признается Оливии в том, что носит чужое обличье.

– Именно так, но Оливия, по всей видимости, тоже это знает. Оливия влюблена в обличье, и в то же самое время она знает, что должна отделять обличье, которое любит, от человека, который его носит, и только таким образом она сможет найти Себастьяна, брата-близнеца Виолы, – то есть обличье, ставшее конкретным живым человеком. «Двенадцатая ночь», – размышлял Женс, поглаживая подбородок, – праздник богоявления, «воплощения»… Одно из самых глубоких театральных произведений. Узнал ли Шекспир о ключах к Красоте в кружке гностиков Джона Ди? Не думаю. У меня всегда было впечатление, что кружок этот – полная ерунда, лишь группка аристократов-нонконформистов, желавших вернуть прежние религиозные нормы, которые по вине Генриха Восьмого и королевы Елизаветы оказались вне закона… Хотя вполне может оказаться и так, что шарлатан Ди имел-таки представление о псиноме… Но что-то я далеко ушел от того, что хотел сказать… Итак, если хочешь стать чем-то, что превзойдет твою сестру, превратиться в потаенное желание Наблюдателя, то, в теории, что ты должна ему дать?

– Все, – сказала я.

– Так просто – «дать ему все»? – продолжал настаивать Женс. – Ну же, Диана, ты ведь была моей лучшей ученицей, как и Клаудия… Наблюдатель чрезвычайно прожорлив, как и любой другой псих. Он хочет твои ноги, твою промежность, твой мозг, твою душу, твой банковский счет, твою машину, твой дом… А еще что? Что еще ты можешь предложить ему, чтобы он предпочел не кого-нибудь другого, а именно тебя?

Теперь он говорил, стоя совсем близко. Я пыталась найти ответ, в то же время ощущая, как моего лица касается его зловонное, обжигающее дыхание.

Вдруг в голове кометой пролетел образ. Некое воспоминание – потаенное, жуткое.

«А сейчас ты будешь смеяться, девочка».

Женс закричал:

– Говори! Он хочет всего лишь то, что ты такое?

– Нет… – Я задыхалась.

– В таком случае чего еще он от тебя хочет?

– Еще он хочет… того, чем я не являюсь…

Взрыв тишины оглушил сильнее, чем наши голоса.