Соблазн

Мужчина улыбнулся. Он знал причину сомнений. Они с самого воскресенья занимались этим без какого бы то ни было приемлемого результата – он отвергал всех, кого выбирал мальчик: то слишком молоденькая, то чересчур маленькая, то уже перезрелая, и это не добавляло сыну уверенности, как он ни объяснял, что выбранная должна нравиться им обоим. Он уже пару раз уступил детскому вкусу Пабло, даже его капризам, но ломать себя он не станет.

Тем не менее нужно было как-то подбодрить сына, ведь тот был его страховкой. Пока мальчик оказывает влияние на выбор, он гарантированно избегает ловушек.

И вдруг мужчине стало гораздо лучше. Он все еще потел, но уже не было ощущения, что заболевает. Взглянул на освещенный щиток приборов – тридцать пять минут девятого вечера, среда – и сказал себе: а почему нет, в конце концов, им нужна другая, так почему бы не попробовать еще раз? Может, именно этой ночью им повезет.

– Разумеется, ты продолжаешь быть моим помощником, – сказал он, вновь сворачивая в боковую улицу. – Самым лучшим, который у меня когда-либо был. И знаешь что? Я передумал… Открывай глаза, помощник: я уверен, что этой ночью мы выберем.

19

Когда я открыла глаза, вокруг было темно.

«Тебя зовут Эдуардо. Ты будешь смеяться, девочка».

И тут я поняла, что меня разбудило, – назойливый телефонный звонок.

Я протянула руку – зажегся свет. Увидела плетеный стул, узнала свою спальню. Сбитые в ком простыни в ногах, как будто я всю ночь с кем-то боролась. На электронных часах высвечивалось: четверг, 6:50 утра. Я произнесла вслух: «Ответить».

И приготовилась выслушать плохие новости.

Потом я вспомнила, что мне снилось той ночью. Мне приснились папа и мама, пятилетняя Вера; Аида Домингес, последняя известная жертва Наблюдателя; Клаудия Кабильдо, последняя жертва Ренара. И многие другие. Они все смотрели на меня равнодушно, как смотришь на того, кого случайно увидел в зеркале, это напоминало взгляд грязных безруких-безногих кукол, которых Ренар подвешивал рядом с телами убитых им людей. И я подумала, что они от меня чего-то ждали… Но чего? Не справедливости и не возмездия. Возможно, самоотдачи. Или нет, даже не этого: действия.

Все-все без исключения жертвы этой бесконечной войны взывали ко мне, чтобы я что-то сделала, чтобы натянула безликую маску и разыграла для них забвение.

Вчерашнее утро, в среду, через день после разговора с Женсом, я провела в постели со своим ноутбуком на коленях, изучая маску Экспозиции и прихлебывая кофе. Женс сказал, что я могу сыграть ее дома, живя пару дней «обычной жизнью», и я следовала его инструкциям. Я буду выходить, схожу в супермаркет и тренажерный зал, посмотрю телевизор.

И отложу внушающую ужас поездку в поместье на четверг.

Маска Экспозиции была открыта франко-алжирским психологом Дидьером Кора́, но Женс полагал, что нашел к ней собственные ключи в жестокой сатире на Троянскую войну, озаглавленной «Троил и Крессида», которую Шекспир наводнил развратными вояками, вульгарными сводниками и неверными возлюбленными, где ценность жизни и достоинство зависят от мнения других. «Человек гораздо больше ценит то, чего он еще не получил», – говорила Крессида, и позы этой маски как раз и заключаются в экспозиции тела, с тем чтобы воздействовать на подсознательное, сдерживая при этом и желание, и его выражение. «Как украшение в витрине: выставлено всем на обозрение, но под защитой», – пояснял Женс.

Решив, что готова, я взялась за дело. Костюм этой маски был прост, и я тут же подобрала нужные вещи: черные туфли на каблуке, черные трусики-танга. Я разделась, расчесала только что вымытые волосы и сделала хвост. Затем надела свой костюм. Женс рекомендовал воздействовать на подсознательное с помощью какого-нибудь воспоминания, неприятного, травматичного события. Не сказать чтобы у наживок такого добра недоставало, и я воспользовалась собственной трагедией. Я постаралась сконцентрироваться на том, что вспомнилось мне накануне в квартире Женса: то, что сделали с моей семьей Человек-Лошадь, Оксана и та другая женщина. Потом я задернула занавески в гостиной и включила торшеры, осветив пустую стену, которая понадобится в качестве задника сцены. Все это было типичными компонентами театра Экспозиции.

Единственное, чего я до этого не делала, – не работала без публики.

И пока я, расставив ноги, двигалась лицом к стене, время от времени декламируя стихи из «Троила», и готовилась пробудить свою память, держа на минимуме ощущения и эмоции, я задавалась вопросом: выйдет ли из этого хоть какой-нибудь толк? «Ты там? Ты меня чувствуешь?» – вопрошала я тишину. И воображала свою тайную любовь, свою цель, своего сукиного сына, как он сидит в темноте и следит за моими жестами, слушает мой голос…