Соблазнение монаха

Роскошь дворцовых комнат не тяготила ее — Сарина не видела ни позолоченных статуй, ни маленьких такс, народившихся у большой и бегавших за ней хороводом. Падишах любил смешных песиков. Слонята выросли. Падишах их продал. Купил снова маленьких. Все стало, как раньше. Благодаря советам мудрого Амана, Падишах мудро правил страной. Он не садил никого за решетку, не устраивал казней, не поил людей водкой. Идиллия, одним словом.

Его дочь стала сумасшедшей. Она целыми днями бродила по комнатам и молчала.

— О чем ты молчишь, Дева Белая?

— Я молчу о том, что много людей убили.

— О чем ты говоришь?

— О том, о чем говорить не следует.

— О чем ты думаешь?

Молчание.

Сарина думала о Томасе. Но постепенно он стерся из ее памяти. Монастырь развалился сам по себе — он был построен, как карточный домик; стоило монаху уйти, как стены начали рушиться и падать. Не сразу, конечно, а через много лет. Монастырь был рассчитан на симбиоз тела и камня. Архитектор так сложил плиты, что они сами грели дом — поэтому в монастыре всегда было уютно и тихо. Когда монастырь начал стареть и тайный ход зарос травой, Томас ушел из него. Это совпало с приходом Сарины. Назначение монастырей — ограничивать верховную власть и оттягивать на себя зло мира. Томас сделал все, что мог. Но любовь к Сарине холодила его сердце — всегда горячее, и он заставил себя жить без нее. Уже семидесятилетним (или — восьмидесятидевятилетним) он приполз в селение Игоря — Сарина к тому времени жила там, несмотря на запреты, купив дом на краю деревни — на папины деньги, конечно. Власть есть власть, но деньги — это тоже деньги. Лучше купить, чем отобрать. И папа позаботился о Саринином будущем, купив ей дом, раз она не хотела жить в замке. Папа благополучно умер от разрыва сердца — объелся за обедом, а потом полез купаться — естественно, инфаркт. Аман перебрался жить к родителям, которые приняли его с радостью — голова-то она, конечно — голова, но руки остались в порядке. Сумасшествие его никак не выражалось. Только иногда он говорил, что любил дочь падишаха, и за это ему разбили голову, и теперь мир течет в нее, и он не может разобраться, что к чему — слишком много информации. Человек — это замкнутая система, и лучше, если он не выходит из своих границ — лучше для него же самого.

Томас приполз на коленях, тяжело хватаясь за сердце и дыша. На ногах он идти уже не мог. Я не была бы женщиной, если бы придумала другой конец. Мне жаль старичка, но куда он раньше смотрел? Принципы — принципами, а жить тоже надо. Если все будут принципиальными, жизнь остановится.

Он принялся ползать по деревне и хватать всех проходящих женщин и девушек за ноги. «Сарина! — кричал он. — Сарина! Где ты?» Нельзя смеяться над старичком. Он был уже стар. Он не мог подняться на ноги, чтобы схватить их за руку, как молодые парни. «Сарина! — кричал он. — Сарина!» Он тоже был сумасшедшим. Он хотел привлечь внимание. Он так и сдох на дороге — кому нужен нищий старик?

Все мужчины — изменщики. Если они не изменяют другой женщине, то изменяют нам, а если не изменяют, находят идею, которая позволяет им отказаться от брака или оправдать измену. И один из них сдох на дороге, ведущей к Падишаховому дворцу. Он так и не узнал Сарину. Ей было лет сорок пять. Она стояла в сторонке, за его костлявой спиной, и смотрела, как он цепляется к женщине много ее моложе и — точной копии той Сарины, которой была она, Сарина, в молодости. Время остановилось для него. Он хранил в душе образ, и этот образ сыграл с ним злую шутку. Либо ты — монах, либо — воин. Третьего не дано. Впрочем, люди умудряются жить и в третьем состоянии.

Сарина похоронила монаха — по обычаю, как положено; посадила на его могилке рябину — как положено. Рябина цвела белым цветом, и ее пахучие лепестки падали на то место, которое было Томасом, а теперь — землей. Ягоды созревали, и бойкие воробьи клевали их зимой.

8. ТОМАС И САРИНА

Вернемся немного в прошлое. Сарина стояла на балконе, набросив на плечи ажурную шаль, связанную узором «путанка», т. е. очень широкие дырки, а между ними вязаные нити и сгустки-сплетения ниток. Очень красивый узор.

Ночь была темна. Томас остался на балконе — широком балконе, а Сарина пошла спать. Таком широком, что два человека могли бы, взявшись за руки, встать поперек балкона, и еще бы осталось место.