Соблазненные луной

Гален шагнул в комнату и тут же прислонился к стене. Высокий и потрясающе красивый, от коротких светло-зеленых кудрей – с единственной сохраненной тонкой косичкой, болтавшейся за его плечами как запоздалая мысль, – до широких плеч, тонкой талии и длинных ног в свободных кремовых брюках. Белая рубашка с открытым воротом подчеркивала зеленоватый оттенок его кожи, так что он вполне походил на бога плодородия, которым непременно был бы, родись лет на семьсот раньше. Обут он был в коричневые мокасины на босу ногу. Гален скрестил руки на груди, улыбка зажгла огнем глаза цвета летней травы. Глаза светились не магией, просто весельем и доброжелательностью – весельем Галена. Он казался прохладным, терпким и приятным, словно прозрачно-зеленый напиток, способный утолить любую жажду.

Я подошла к нему, частью в надежде подарить и получить поцелуй, а частью потому, что мне было трудно находиться в одном помещении с Галеном и не касаться его. Прикасаться к нему – все равно что дышать; я так к этому привыкла, что забыла, как без него обходиться – и остаться жить... То, что мы были любовниками уже месяц и я только что утратила надежду немедленно завести общего ребенка, – в одно и то же время причиняло мне боль и приносило некоторое облегчение. Я любила Галена, любила лет с двенадцати. К несчастью, теперь, когда я выросла, я наконец поняла то, что пытался когда-то объяснить мне мой отец. Гален силен, храбр, весел, он мне друг и любит меня, но найти более наивного в политике сидхе было бы трудно. Гален на троне очень быстро стал бы мертвым Галеном. Моего отца убили, когда я была совсем юной. Мне казалось, я не переживу смерти кого-то еще из моего окружения, и особенно – Галена. Так что в душе я хотела, чтобы он все время оставался рядом со мной, был моим любовником, моим мужем – только не королем. Но моим королем станет тот, от кого я забеременею. Нет ребенка – нет свадьбы; так заведено у знати сидхе.

Я обняла Галена, забралась руками под пиджак, туда, где тепло его тела пульсировало под моими ладонями даже сквозь рубашку. Уткнулась лицом ему в грудь, и он крепко обнял меня. Я прятала лицо от его взгляда, потому что в последнее время мне все реже удавалось вовремя убрать тревогу из глаз. Гален был политически безнадежен, но мое настроение он читал лучше большинства других – а я не хотела пока объяснять ему эту сторону нашей жизни.

Его голос зарокотал в груди под моим ухом.

– Мэви вернулась со встречи с руководителями студии. Рыдает в своей комнате.

– Надо думать, встреча прошла не слишком удачно, – сделал вывод Дойл.

– На студии недовольны ее беременностью. На публике они изображают восторг, а за закрытыми дверями дают волю раздражению. Как она станет сниматься в фильме с весьма откровенными сценами, если к тому времени будет на третьем-четвертом месяце?

Я отодвинулась и заглянула ему в глаза:

– Ты это серьезно? После всех денег, что они на ней заработали за несколько десятков лет, они не могут ей простить один фильм?

Гален пожал плечами, не разжимая объятий.

– Таковы факты, а объяснений не у меня надо требовать. – Он нахмурился, лицо помрачнело. – Не будь ее муж мертв... Я имею в виду, они почти вслух намекали, что она могла бы забеременеть как-нибудь в другой раз.

Я вытаращила глаза:

– Аборт?!

– Это слово не произносилось, но висело в воздухе. – Он вздрогнул и прижал меня крепче, так что я не могла уже смотреть ему в лицо. – Когда Мэви напомнила им, что ее муж умер меньше месяца назад и это ее единственный шанс родить их ребенка, они извинились. Они заявили, что и в мыслях не имели намекать на что-то подобное. Они смотрели ей в глаза и врали. – Он поцеловал меня в лоб. – Как они могут так с ней поступать? Я думал, она – их звезда.

Я прижалась к нему плотнее, будто могла так стереть боль из его глаз.

– Пока болел ее муж, Мэви отказалась от двух ролей. Наверное, они хотят поскорее вернуть в стойло свою дойную коровку.

– Понять не могу, как можно так себя вести, как они вели себя с Мэви. Какие б ни были соображения и резоны... Ни слова прямо, одни намеки, и взгляды, и пожатия плечами – а в конце откровенная ложь. – Он снова вздрогнул. – Не понимаю.

Вот в том-то и была проблема. Гален действительно не понимал, как можно так лицемерить. Чтобы выжить у верхушки власти, какой угодно власти, надо первым делом осознать, что все вокруг лгут, все притворяются и что друзей у тебя нет. Парадокс в том, что вообще-то лгут не все, что кто-то искренен и кто-то по-настоящему тебе друг. Трудность в том, что одна улыбка похожа на другую, и по пожатию рук искренность не определишь, а когда ты окружен прожженными лжецами, как можно отличить правду от лжи, друга от врага? Так что надо обращаться со всеми по-деловому, вежливо, кивать и улыбаться, быть дружелюбным, но никого не впускать в сердце. Нет верного способа определить, кто на твоей стороне. Галену это понять не удавалось. Мне нужен был кто-то, кто понять мог.