Соблазненные луной

Лицо было то же, что и прежде, это был Никка, но все же совсем другой. В нем появилась какая-то одержимость, в глазах, на лице, на губах я читала вопрос. Я видела жажду в карих глазах. Пульс бешено забился. Меня напугало желание на лице стража. Не желание даже, потребность.

Он низко рыкнул.

– Я хочу впиться в тебя зубами. Я хочу кормиться тобой! – Он схватил меня за руки, сжал их до синяков, в глазах вспыхнул страх. – Что это со мной? Во что я превращаюсь?!

– Ты голоден? – Я слышала, как задаю вопрос, но не помнила, как он пришел мне в голову. Пульс замедлился, я была совершенно спокойна, умиротворена.

Никка мотнул головой.

– Нет, ни есть, ни пить я не хочу. – Он встряхнул меня, потом вроде опомнился. Я видела, как он пытается разжать хватку у меня на руках, но он так и не отпустил меня. – Я хочу тебя, Мерри, тебя.

– Хочешь секса?

– Да... Нет... – Он нахмурился, а потом завопил от отчаяния: – Я не знаю, чего я хочу!

Он ошарашенно на меня посмотрел:

– Я хочу тебя, но так, словно ты и пища, и питье, и любовница.

Я кивнула и положила руки ему на локти. Даже там кожа у него была мягкая. Была ли она такой нежной до того, как у него выросли крылья? Я не могла припомнить. Я вообще не могла припомнить Никку без крыльев. Словно он стал настоящим, только когда крылья вырвались у него из спины.

– Она – Богиня, – проговорил Дойл от порога. – Любой из нас жаждет прикосновения божества.

В глубине своего неестественного спокойствия я точно знала, что он прав.

– Я могу превратить его в то, чем желает его видеть Богиня. Сейчас, этой ночью.

– Но она – Богиня, а ты – смертная, и тебе нужно больше сна, чем ей, – возразил Дойл, скользя в комнату, словно обрывок самой тьмы. Он подошел к дальнему краю постели и после секундного колебания нагнулся. Он так и остался на коленях у кровати, но давление на меня, о котором я прежде и не подозревала, ослабело. Я смогла дышать, и пульс вернулся к бешеному ритму. Страх возник опять с выплеском адреналина, от которого у меня голова пошла кругом, но тут же исчез – так же быстро, как появился. Никка растерянно моргал.

– Что это было, вот сейчас? Что это было? – Он выпустил мои руки и осторожно попятился по постели, стараясь не повредить крылья.

Дойл не двинулся с места.

– Похоже, чаша обладает собственной волей.

– О чем ты? – спросила я.

– Она не завернута и лежит на боку.

Я перебралась на другую сторону и увидела, что он вытащил чашу из-под кровати, потянув за край шелковой наволочки, на которой она по-прежнему лежала, хоть уже и развернутая.

– Я ее завернула, Дойл. Даже если б она упала случайно, она не могла так аккуратненько развернуться, да еще и шелк разгладить.

Дойл посмотрел на меня, стоя на колене и держа уголок шелка двумя пальцами.

– Я уже сказал, Мерри, чаша имеет свою волю, но будь я на твоем месте, я убрал бы ее подальше от постели. Или ты будешь очень весело проводить каждую ночь, когда кто-то из нас будет с тобой.

Я вздрогнула:

– Да в чем дело, Дойл?

– Богиня решила вновь заняться нашими делами, насколько я понял.

– Расшифруй, пожалуйста.

Он посмотрел мне в глаза:

– Чаша вернулась, и в день ее возвращения милость ее пролилась на нас снова. Кромм Круах опять среди нас, как и Конхенн. Те из нас, что были богами, вернулись к прежней славе, и те, что богами не были, приобретают силы, о которых им и не мечталось.

– Богиня использует Мерри как посланника, – предположил Рис, но нахмурился и качнул головой: – Нет, скорее Мерри напоминает живую версию чаши. Она наполняется благодатью и проливает ее на нас.

– Я не имею отношения к тому, что сила вернулась к тебе, – буркнула я, положив руки на бедра.

Рис улыбнулся:

– Может, и так.

– Ты был в той комнате, – припомнил Дойл.

Я посмотрела на него и встряхнула головой:

– Нет, Дойл, с Мэви и Холодом совсем не то произошло, что с Рисом.

Дойл поднялся и провел руками по незастегнутым джинсам, словно пытался стереть с пальцев какое-то ощущение. Какое? Силы, магии, прикосновения шелка? Я едва не задала вопрос, но Шалфей меня перебил:

– Посмотри на мои глаза, Дойл, посмотри – вот что сделала наша прелестная Мерри!

Шалфей обежал кровать, чтобы дать Дойлу полюбоваться своими глазами.

– Рис мне сказал, что твои глаза теперь трехцветны. Крылья Шалфея чуть обвисли, словно от разочарования, что его сюрприз подпортили.

– Я теперь сидхе, Мрак, что ты на это скажешь?

Губы Дойла чуть искривила усмешка, какой я у него еще не видела. У кого-нибудь другого я бы эту усмешку назвала жестокой.

– А ты не пробовал еще уменьшаться?

– А что такого? – насторожился Шалфей.

Дойл пожал плечами, улыбка стала заметней.

– Ты пробовал сменить форму с тех пор, как изменились твои глаза? Просто ответь.

Шалфей замер, стоя между мной и Дойлом, и я увидела, как затрепетали его крылья, словно цветок на сильном ветру. Он вздрогнул еще раз и еще, а потом запрокинул голову и завыл. Без слов, без надежды – отчаянный, щемящий плач.

Я будто приросла к месту, пока не затихли последние отзвуки этого крика.

– Что случилось?! – Я потянулась к его плечу поверх крыла. Он отпрыгнул.