Соблазнитель

Однажды я нашел воду в подвале дома и догадался, что ко мне пришло озеро. Я увидел высокую траву на голом и гладком до сих пор дворе, и хотя мне объяснили, что, если бы я вместо собаки держал овцу, двор снова стал бы гладким, без единой травинки, – я понял, что ко мне пришел лес из романа Эрнста Вихерта. С тех пор я каждую ночь слышал топот лошади фон Балька, видел одинокий костер на острове и встречал Марту, которая родила семерых детей, но не любила своего мужа. Я перестал быть одиноким, но, может быть, именно это сделало меня несчастным.

Проходили годы, и я снова услышал курлыканье пролетающих журавлей. И тогда я подумал, что каждый человек имеет право оставлять собственную тень на кусочке земли под ногами. Тень может быть большой или малой, это зависит от роста человека и положения Земли по отношению к Солнцу. Так родился Иорг, а потом Эвен, который, возможно, хотел изменить мир как Ионс, но погиб, забросанный камнями.

* * *

Рецензент написал о моем «Соблазнителе»:

«…на каждом шагу бросается в глаза психологическая фальшивость, а ведь существуют прекрасные традиции и литературные образцы, достаточно вспомнить хотя бы „Из воспоминаний соблазнителя“ Кьеркегора».

И я представил этого рецензента, как он гордо откладывает перо, восхищенный тем, что проявил огромную культуру и знания о литературе, вспомнив фамилию духовного отца экзистенциализма.

Я подхожу к полке с книгами, достаю «Воспоминания соблазнителя», потом «Страх и трепет» и «Смертельную болезнь». Сначала я тихо смеюсь, потом меня охватывает отчаяние.

Неужели действительно почти все инструменты, которыми пользуется современная критика, были настолько бесполезными? Неужели все эталоны, касающиеся любви, содержали лишь безграничный обман?

Вот Кьеркегор, датчанин, вечно снедаемый страхом из-за преследующих его демонов. Почти через сто лет после его смерти Сартр, Камю и Ясперс сделали его папой римским своей экзистенциальной философии. Из записок, зафиксированных переживаний и психопатических видений возникает картина несчастного человека, болезнь которого сегодня способен определить любой врач. Его навязчивый невроз, аутизм, маниакальное состояние так отчетливы видны, что даже самые крупные биографы Кьеркегора используют по отношению к нему такие определения, как «безумный», «психопат», «маньяк», что, конечно, не мешает им со всей серьезностью рассматривать любое его суждение и внушать, что видение мира Кьеркегора единственно истинное и правильное.

Но давайте опустим этот вопрос. Займемся его воспоминаниями соблазнителя, с которых, по мнению критика, я должен брать пример, поскольку иначе у меня будет заметна психологическая фальшивость.

Серен Кьеркегор в своей жизни не имел ни одной женщины. Это отмечают самые серьезные его биографы. Они сообщают даже точную дату, 10 ноября 1836 года, когда впервые в своей жизни двадцативосьмилетний Кьеркегор отправился в бордель и бежал оттуда, преследуемый издевательским смехом женщин. С тех пор он даже не пытался иметь половую связь с женщинами, несмотря на то, что его любимая девушка, Регина Ольсен, хотела его вылечить от полового бессилия. Кьеркегор чувствовал отвращение к телесной связи с женщиной, даже предлагал Регине «супружество душ», на что она, здоровая и нормальная женщина, не хотела согласиться и вышла замуж за другого. С этого момента Кьеркегор полностью погружается в творчество, которым стремится доказать ей, что духовное общение является чем-то более возвышенным и прекрасным, чем телесная связь. «Телесно обладая женщиной – мы отдаляемся от нее», – пишет Кьеркегор, да и что мог написать человек, который не был в состоянии спать с женщиной.

Даже Ярослав Ивашкевич[72] в своем предисловии к книге Кьеркегора, отдавая дань его интересным мыслям, не смог удержаться от констатации: «Все эти рассуждения производят впечатление ширмы, за которой Серен хочет перед самим собой спрятать принципиальный момент: отвращение к супружеству, к половому акту, к связи даже с самой любимой женщиной».

Далее Ивашкевич пишет: «Мы здесь встречаемся с одним из самых удивительных явлений в истории человеческой мысли, когда мальчик, чтобы объяснить себе и другим, что он не совершил подлости с девушкой, бросив ее из-за страха перед осуществлением полового акта, – пускает в ход все средства, цитирует Святое Писание и древних авторов и без колебаний в пространных рассуждениях заявляет о необходимости теологического „приостановления“ этики – когда он встает перед проблемой более высокой, чем этика».

Кьеркегор напоминает мне невоспитанного ребенка, который, совершив дурной поступок, пытается за это взвалить вину на все и на всех в мире: родителей, друзей, Бога, этику – лишь бы только не раскрыть правду о себе.