Соблазнительная обманщица

Малышка старалась делать так, как велел дядя Колин: не прижиматься к стеклу и прятаться за занавеской так, чтобы видны были только ее глаза. Если она не послушается, то он не разрешит ей сидеть у окна.

Дядя Колин был не похож на дядю Эйдана. Он рассказывал жуткие истории про пиратов и был гораздо добрее няни Прюит, но не целовал и не тискал ее, как дядя Эйдан, а сажал к себе на колени и разговаривал с ней так, словно она большая.

Может, дело было в том, что Мелоди только что услышала очередную историю про «Бесславный грабеж», про бесстрашную и отчаянную команду пиратской бригантины… но ей показалось, что из окна она увидела пирата!

У него не было повязки на глазу и сабли, но были злющие глаза, похожие на темные дырки, и вид у него был такой, словно он не задумываясь пустил бы в ход саблю. Правда, ее что-то не было видно.

Мелоди сжалась в комочек и проверила: не заметно ли ее с улицы? Занавеска на месте, это хорошо.

Мужчина стоял на другой стороне улицы и притворялся, будто изучает прохожих, но она видела, что на самом деле он смотрит на здание клуба. Вскоре дядька ушел со своего места около фонаря и пристроился в дверном проеме чуть дальше. Он почти спрятался в тени, но девочка все равно не сводила с него глаз.

Теперь он перестал притворяться – и следит только за входной дверью.

Мелоди от страха затошнило. Она слезла со стула, поставленного у окна, и забралась дяде Колину на колени. Тот отложил перо и удобно усадил ее. Крышка стола оказалась почти на нужной высоте.

– Вот, – сказал он, вручая ей карандаш. – Можешь творить, сколько душе угодно.

Придвинул ей лист бумаги, и вскоре малышка уже увлеченно рисовала, совсем забыв про противного дядьку.

А ночью, когда ее разбудил дурной сон, дядя Колин вслух пожалел о том, что рассказал ей вечером такую страшную историю. Мелоди не стала говорить ему, что ей приснился тот пират, который следит за ними.

Глава 21

…Мэдлин держала на руках ребенка – прелестное кудрявое дитя с большими карими глазами. Девочка активно размахивала своими пухлыми ручонками. Чуть покачивая ее и напевая какую-то глупую песенку, она прошла по уютной спальне и стала мечтательно смотреть в окно на живописный парк огромного поместья.

– Видишь, малышка? Все это твое!

Теплые руки обняли ее сзади. Удовлетворенно вздохнув, она прислонилась к широкой мужской груди.

– Что мы сегодня будет делать, милый? – лениво спросила Мэдлин. – Возьмем малышку на первый в ее жизни пикник?

– Какую ещё малышку? – осведомился у нее за спиной презрительный мужской бас.

Она стремительно обернулась – и увидела, что позади нее вовсе не Эйдан: это был Вильгельм! Она попятилась, прижимая к себе своего ребенка.

Но вместо него в ее руках оказался всего лишь узел тряпок, в которых она когда-то прятала драгоценности и серебряные вещи, украденные в доме.

Вильгельм вырвал у нее из рук ценности и вышвырнул в окно, так что они посыпались на траву, сверкая и позвякивая.

– Вздумала у меня воровать? – В его глазах зажглась ненависть. – Я отучу тебя этим заниматься!

От страха Мэдлин потеряла дар речи, а пропажа пригрезившегося ребенка лишила ее способности сопротивляться. Когда она бросилась к окну, чтобы спастись, выпрыгнуть из него, на нем внезапно возникла решетка, которая отрезала ей путь к отступлению.

Издевательский смех разнесся по комнате, в которой начался пожар. Она в испуге повернулась, но Вильгельма уже не было. Мэдлин слышала только его голос, доносившийся сквозь языки пламени. Ее окружали огонь и смерть.

– Я буду следить за тобой, мое сокровище! Всегда, таки знай…

Мэдлин содрогнулась – и пробудилась. Сердце отчаянно колотилось, а во рту пересохло так сильно, словно она на самом деле наглоталась дыма. На секунду от страха у нее перехватило горло.

А потом сонный Эйдан нежно обнял ее – и Мэдлин поняла, что это был всего лишь сон, а не реальность. Она заставила себя дышать глубже, дожидаясь, когда его тепло согреет ее заледеневшее от кошмара тело.

И тем не менее не могла избавиться от знакомого ощущения темной пустоты. Теперь она вспомнила это чувство: оно носило название «безнадежность».

Только когда ей удалось сбежать, стал виден весь ужас оков. Это он заставил Мэдлин отказаться от ее имени, от ее личности – даже от ее голоса. Если бы она хоть словом обмолвилась о том, что видела, ей пришлось бы выдать себя, а в этом заключалась самая большая опасность.

И потому она спрятала свое лицо, изменила голос и никогда никому не открывалась.

Не считая Эйдана.

Каким бы глупым ни был риск, она не могла об этом сожалеть. Узнать наслаждение и страсть тогда, когда думаешь, что твоя жизнь навсегда лишена этих чувств? Это было настоящим подарком, озарением, бесценным сокровищем.

Но даже тогда Мэдлин понимала, что чего-то Не хватает. И теперь, когда она наконец снова лежала у Эйдана в объятиях, ощутила ту же пустоту. Это, ощущение стало чуть менее острым, сосущая боль чуть смягчилась, но пропасть перед ней продолжала зиять.

И в ней должна погибнуть она, Мэдлин. Вильгельм все сделал для этого.