Соблазнительница

Спустя пять часов Люк открыл глаза и вспомнил с ужасающей ясностью все, что произошло в парадном холле его особняка. Все, вплоть до своего неразумного поклона, а вот после этого он почти ничего не помнил. Он нахмурился, стараясь проникнуть сквозь туман, окутывающий эти последние мгновения, и извлек на свет божий неясное ощущение: Амелия, теплая, мягкая, женственная, прижимающаяся к его боку. Он вспомнил прикосновение ее руки к его груди…

И вдруг он осознал, что лежит под простынями голый.

Его воображение разыгралось, готовое дать себе волю, но его отвлек тихий стук в дверь. Дверь приоткрылась, впустив Коттслоу.

Люк кивнул ему и подождал, пока дворецкий закроет дверь, после чего сурово вопросил:

— Кто уложил меня в постель?

— Я, милорд. — Коттслоу сжал руки, глаза у него были настороженные. — Если вы помните…

— Я помню, что здесь была Амелия Кинстер.

— Это так, милорд. — Коттслоу явно испытал облегчение. — Мисс Амелия помогла вам подняться наверх, а потом ушла. Вам сейчас что-нибудь нужно?

Облегчение, которое испытал Люк, было ни с чем не сравнимо.

— Только воды для умывания. Я сейчас спущусь к завт раку. Сколько времени?

— Десять часов, милорд. — Подойдя к окну, Коттслоу раз дернул шторы. — Мисс Фоллиот прибыла и завтракает с мисс Эмили и мисс Энн. Ее светлость еще не спустились вниз.

— Прекрасно. — Люк улыбнулся. — У меня есть хорошая новость, Коттслоу. Не к чему и говорить, что об этом не должен знать никто, кроме вас и миссис Хиггс, если вы будете столь добры передать ей это.

Лицо Коттслоу, до того хранившее типичную для дво рецкого невозмутимость, посветлело.

— Ее светлость мне по секрету шепнули, что дело как будто пошло на лад.

— Именно так — наша семья снова на плаву. Мы перестали быть нищими, и больше того — наше финансовое положение таково, каким ему и следует быть и каким мы изображали его все эти годы. — Люк встретился с твердым взглядом карих глаз Коттслоу. — Нам больше не придется лгать.

Лицо дворецкого просияло.

— Хорошее дело, милорд! Я так понимаю, что какое-то из ваших рискованных капиталовложений оказалось успешным?

— Чрезвычайно успешным. Даже старый Чайлд изумился, до какой степени успешным. Это сообщение я получил вчера вечером. Тогда я не мог поговорить с вами, но мне хотелось сказать и вам, и миссис Хиггс, что сегодня я расплачусь с вами обоими за все то время, когда вам не платили жалованье. Без вашей преданной поддержки мы ни за что не продержались бы эти восемь лет.

Коттслоу покраснел и застенчиво произнес:

— Милорд, ни миссис Хиггс, ни я не торопим вас с деньгами…

— Да, вы были весьма терпеливы. — Люк обезоруживающе улыбнулся. — Мне доставит большое удовольствие, Коттслоу, наконец-то расплатиться с вами так, как вы оба этого заслуживаете.

Получив такую характеристику, Коттслоу снова покраснел и согласился с намерениями своего господина.

— Если вы оба придете в мой кабинет в двенадцать часов, вас буду ждать чеки.

Коттслоу поклонился.

— Спасибо, милорд. Я передам ваши слова миссис Хиггс.

Люк кивнул и смотрел, как Коттслоу выходит из спальни, тихо закрывая за собой дверь. Опустившись на подушки, он некоторое время с благодарностью и признательностью размышлял о своем дворецком и экономке, которые преданно поддерживали его семью в трудное время.

Отсюда его мысли переместились к перемене его обстоятельств, к его новой жизни… к событиям прошлой ночи.

Проинспектировав свое физическое и умственное состояние, он убедился, что с ним все в порядке. Кроме легкой головной боли, никакие последствия минувшей ночи его не беспокоили. Крепкая голова — единственное, что досталось ему от его расточительного предка. Впрочем, это полезная вещь. В отличие от остального наследства его отца.

Пятый виконт Калвертон был франтоватым, обходительным бездельником, единственным вкладом которого в семью были его удачная женитьба и шестеро детей. В сорок восемь лет он сломал себе шею, оставив Люку, которому тогда был двадцать один год, в наследство поместье, которое, как выяснилось, было заложено и перезаложено. Ни Люк, ни его мать понятия не имели, что семейные сундуки давно пусты. Проснувшись в одно прекрасное утро, мать и сын обнаружили, что они не просто бедняки, но бедняки, по уши увязшие в долгах.

Фамильные владения процветали и приносили доход, но все съедали долги. На жизнь вообще ничего не оставалось.

Над семьей нависла угроза банкротства и переселения в Ньюгейтскую долговую тюрьму. Люк, забыв о гордости, обратился к единственному человеку, который при желании мог их спасти. Роберт Чайлд, банкир, пожилой человек, принадлежащий к высшему обществу, почти удалился от дел, но сохранил свою хватку — никто лучше его не знал все лазейки в финансовом мире.

Он выслушал Люка, день размышлял, потом согласился помочь — поработать, как он выразился, его финансовым наставником. Люк был обрадован и удивлен, но Чайлд пояснил, что соглашается лишь потому, что рассматривает возможность спасти его семью как вызов обществу, как нечто, что слегка его развлечет в преклонные годы.