Соблазны бытия

– Но ведь его нет в живых. Мы не видели, чтобы он привозил тебя в школу.

– Его нет в живых.

– В таком случае…

Лукас молчал. Допрос проводили двое мальчишек. Тот, что поменьше ростом, Форрестер, сидел возле камина, у него за спиной. Он наградил Лукаса пинком в зад.

– Отвечай, маленький выскочка, когда с тобой разговаривают. Слышишь, еврейская морда?

– Я ответил, – ровным голосом произнес Лукас.

– Нет, не ответил. Мы хотим знать, как он умер.

– А зачем вам это знать? Вас это совершенно не касается.

– Очень даже касается, еврейчик, – возразил второй мальчишка. Его фамилия была Армитидж. Он стоял на фоне залитого солнцем окна. Солнце мешало четко видеть его лицо, и это нервировало Лукаса. – Мы хотим знать, не был ли он предателем. А вдруг он сотрудничал с нацистами?

– Мой отец не сотрудничал с нацистами.

– Если он не погиб в концлагере, что с ним случилось? Почему нацисты его не трогали? Сдается нам, он с ними снюхался.

– К вам это не имеет никакого отношения, – упрямо заявил Лукас.

– Ошибаешься, имеет. Мы не хотим, чтобы нам прислуживал сынок грязного нацистского пособника. Давай выкладывай.

– Нет.

Лукас хорошо помнил, как мать рассказывала про гибель отца. Помнил скромную поминальную службу в эшингемской часовне и обещание всегда помнить, каким храбрым был его отец.

– Нацист! – крикнул Форрестер. – Нацистский ублюдок!

– Заткнись! – не выдержал Лукас. – Заткнись! Заткнись!

– Послушай, еврейчик, чего ты так разнервничался? – спросил Армитидж. – Мы просто хотим знать.

– Хорошо, я вам расскажу.

Лукас встал со стула, на котором сидел, поддерживая огонь в камине, и медленно повернулся к Армитиджу. У него возникло странное ощущение, что он смотрит кадры замедленной киносъемки.

– Моего отца застрелили нацисты. Не в концлагере. На парижской улице. Несколько лет он прятался, но однажды утром нацисты проводили облаву и его нашли.

– Ого! Продолжай, еврейчик. Очень интересно. Урок истории. Еврейской истории.

Лукасу казалось, что он находится в конце очень длинного, ярко освещенного туннеля. Он сосредоточился на ухмыляющейся физиономии Армитиджа.

– В дверях дома стояла маленькая девочка. Она была слишком мала, чтобы понимать происходящее. Немцы схватили ее родителей. Девочка уже собиралась броситься к грузовику, куда погрузили ее отца и мать. Мой отец решил ее спасти и спрятать в кузове другого грузовика. Но девочка испугалась и закричала. Нацисты обернулись, и один из них застрелил моего отца на месте. Вот так он погиб. Ну что, теперь понятно? Этого вам достаточно?

– Вполне понятно. – Армитидж приблизился к Лукасу. – Если, конечно, это правда. – Голубые глаза насмешливо и зло смотрели на Лукаса. – Очень занимательная история, Либерман. Про отца-героя. Еврейского героя. Вот только плохо верится. Кажется, среди евреев были герои. Но совсем мало. Большинство лизало нацистам пятки.

Раскаленный шар в голове Лукаса вдруг взорвался, и оттуда хлынул поток жестокой, неистовой силы. Лукас схватил Армитиджа за горло и дважды ударил по лицу. Тот с воплем попятился назад. Форрестер ногой въехал Лукасу по ягодицам, заставив вскрикнуть от боли. Подскочивший Армитидж ударил его в челюсть, нанеся два удара подряд.

– Это что еще такое?! Что за побоище! Либерман, Армитидж, я вас спрашиваю.

– Сэр, он первым меня ударил, – пожаловался Армитидж, вытирая рукой окровавленный нос.

– Форрестер, отпусти Либермана! Отпусти немедленно!

– Сэр, я лишь пытался спасти Армитиджа. Сэр, этот Либерман совсем взбесился.

– И отчего же он взбесился? Надеюсь, ты меня просветишь?

– Я не знаю, сэр. Он почему-то сильно расстроился. Он говорил о своем отце, как тот умер. Возможно, сэр, он решил, что мы с недостаточным сочувствием отнеслись к его рассказу. Но мы ему очень сочувствовали, сэр. Это и впрямь трагическая история.

– Понятно, Форрестер. Либерман, иди умойся, а потом сообщи о случившемся своему воспитателю. А от вас двоих я хочу услышать дополнительные подробности.

Час спустя Лукас готовил уроки, сидя в изоляторе, куда его поместили на два часа. Воспитатель сказал, что сочувствует его семейной трагедии, но она никак не оправдывает проявленной жестокости. Репутация Лукаса – замкнутого, агрессивно настроенного и к сверстникам, и к взрослым – играла против него. За Лукаса никто не вступился. Все считали, что он отвратительно себя ведет и в штыки встречает любые попытки сделать его частью школьного сообщества.

– Либерман, твой отец погиб при очень трагических обстоятельствах. Этого никто не отрицает, – говорил Лукасу воспитатель, сурово глядя на него. – Но это случилось не у тебя на глазах. К тому же ты тогда был совсем мал и вряд ли что-нибудь запомнил. И я сомневаюсь, что Армитидж и Форрестер сознательно избрали такую тему, чтобы поиздеваться над тобой. Твой отец показал себя героем. Едва ли у ребят язык повернулся сказать тебе что-то обидное. Думаю, ты излишне эмоционально отреагировал на их слова. Смею тебя уверить, их обоих серьезно наказали. Мы не попустительствуем разного рода стычкам и издевательствам.