Собор

— Для отречения от благ земных возьмем лишайник — образ уединения; для целомудрия — флердоранж и лилию; для любви — кувшинку, розу и, как говорят Рабан Мавр и Клервоский аноним, шафран; для воздержности — латук, что означает также и пост; для кротости — резеду; для бодрствования — бузину, что прежде всего символизирует молитвенное усердие, или тимьян, острые буйные соки которого обозначают деятельность.

Так уберем грехи — им нечего делать в палисаднике, посвященном Матери Божией, — и засеем свои цветники семенами цветов богоугодных.

— Как же это сделать? — спросил аббат Жеврезен.

— Что ж, есть два способа, — ответил Дюрталь. — Можно взять план настоящей недостроенной церкви, заменив статуи цветами (так было бы лучше с точки зрения искусства), а можно возвести храм целиком из цветов и трав.

Он подобрал с газона палочку и продолжал:

— Вот, глядите, как мы будем строить нашу базилику. — Дюрталь начертил на земле главные оси церкви. — Я полагаю, мы начнем ее строить с конца, с апсиды; разумеется, как и в большинстве соборов, мы поместим там капеллу Богородицы. Растений, служащих атрибутами Царицы Небесной, множество.

— Мистическая роза литаний! — воскликнула г-жа Бавуаль.

— Ох, — вздохнул Дюрталь, — роза порядком скомпрометирована. Во-первых, это одно из эротических растений язычества, а во-вторых, во многих городах этот цветок в знак бесчестья заставляли носить жидов и блудниц!

— Так, — живо сказал аббат Плом, — но ведь Петр Капуанский считает ее олицетворением Приснодевы, поскольку у розы есть значение любви и милости! С другой стороны, святая Мехтильда утверждает, что розы представляют собой мучеников, а в другом месте своей книги «Благодать особенная» она отождествляет этот цветок с добродетелью терпения.

— И Валафрид Страбон в своем «Малом саду» уверяет, что роза есть кровь святых, принявших мучение, — негромко заметил аббат Жеврезен.

—  Rosae martyres, rubore sanguinis: это из «Ключа» святого Мелитона, — подтвердил викарий.

— Ну что ж, посадим розовый куст! — воскликнул Дюрталь. — Дальше там будут лилии.

— Тут я вас прерву! — вмешался аббат Плом. — Ведь прежде всего надо ясно понимать, что лилия в Писании совсем не тот цветок, что мы знаем под этим именем, как обыкновенно думают. Лилия обыкновенная, растущая в Европе и ставшая в Церкви даже прежде Средневековья эмблемой девства, вероятно, никогда не произрастала в Палестине; и когда Песнь Песней сравнивает губы возлюбленной с лилией, очевидно, что восхищение относится не к белым губам, а к красным.

Растение, именуемое в Библии лилией долин и лилиями полевыми, — не что иное, как анемон; это доказал аббат Вигуру.

Он во множестве растет в Сирии, близ Иерусалима, в Галилее, на горе Елеонской — высокая трава с очередными перистыми листьями роскошного темно-зеленого цвета; этот цветок похож на изящный, тоненький дикий мак и напоминает благородную девицу, маленькую принцессу, нежную и чистую, в изысканном убранстве.

— Одно безусловно, — сказал Дюрталь. — Невинность лилии совсем не очевидна: ведь, если подумать, ее запах не целомудрен, а как раз напротив. Это смесь меда с перцем, нечто сладковато-жгучее, бледное и сильное; в ней есть что-то и от возбуждающих восточных снадобий, и от эротических индийских варений.

— Но постойте, — заметил аббат Жеврезен. — Положим (так ли это?), что в Святой Земле лилий не было; но оттого не менее общепризнанно, что в Средние века этот цветок был источником целого ряда символов.

Откройте, скажем, Оригена: для него лилия есть Христос, ибо Господь Сам указал на Себя, говоря: «Я нарцисс Саронский, лилия долин» [49]; в этом стихе поля, то есть земли возделанные, представляют собой народ еврейский, наставленный самим Богом, а долины, земли целинные — невежд, иными словами, язычников.

Теперь почитайте Петра Певчего. У него лилия — дочь Иоакимова из-за ее белизны, запаха, приятнейшего из всех, целебных свойств и, наконец, потому, что растет на невозделанной земле, как Богородица произошла от иудейских предков.

— Что касается качеств медицинских, упомянутых Петром Певчим, — сказал аббат Плом, — надо добавить: согласно одному английскому анониму XIII века, лилия — наилучшее средство от ожогов, а потому она — образ Матери нашей, также исцеляющей ожоги или, иначе говоря, пороки грешников.

— А еще, — продолжал аббат Жеврезен, — обратитесь к святому Мефодию, святой Мехтильде, к Петру Капуанскому, к тому английскому монаху, которого вы сейчас упоминали, и вы найдете, что лилия — атрибут не только Девы Марии, но также всех дев и девства вообще.

Наконец, щепотка смысла, найденная святым Эвхером: он сближает белизну лилии с непорочностью ангелов; еще одна — от Григория Великого, сопоставляющего ее благоухание с благоуханием святых; толкование Рабана Мавра, по мнению которого лилия — небесное блаженство, сиянье святости, Церковь, совершенство, невинность плоти…

— Не считая того, что, по разъяснению Оригена, лилия среди тернов отражает Церковь среди гонителей, — вставил аббат Плом.