Собор

Он отодвинул оба засова. Створки двери тут же распахнулись, и офицер, первым вбежавший в коридор, приставил острие сабли к груди юноши:

— Где ты прячешь его, негодяй?! Говори, или я…

— Клянусь вам, я один в доме! — в синих глазах Рикара были недоумение и упрек. — Клянусь вам Божьей Матерью, я здесь один.

— Обыщите дом! — резко приказал офицер. — Но знай, висельник: если заговорщик все-таки здесь, ты живым не останешься!

Через пятнадцать минут, вломившись по очереди во все помещения дома и все в них обшарив, жандармы доложили командиру, что дом действительно пуст.

— Так какого же черта ты нам не открывал, негодяй?! — набросился офицер на Огюста.

— Откуда я знал, кто вы такие! — молодой человек вытер ладонью пот с висков и тверже стиснул левой рукой костыль, ибо его пошатывало. — Мало ли кто наденет форму… Дом-то не мой… Да мне и страшно стало… Простите меня, мсье!

Офицер минуту колебался, принимая решение, потом опустил саблю.

— Как ваше имя?

— Огюст Рикар. С вашего позволения, отставной сержант 9-го конногвардейского полка. Ранен во время боевых действий в Италии, в июле этого года.

— Хм! Герой… Ну ладно… Будем считать, сержант, что вы со страху наделали глупостей. Но впредь относитесь поуважительнее к представителям закона. Идем, ребята. А где этот сосед, что нам наболтал чепухи?

Но соседа уже и след простыл.

Побранившись на этот раз в адрес соседа, жандармы уселись на коней и ускакали, взметнув на узкой улочке тучу рыжеватой пыли.

Огюст поднялся к себе и в совершенном изнеможении упал на стул. Спустя некоторое время над ним заскрипел люк, и Антуан в полном смысле слова свалился ему едва ли не на голову. Он заливался смехом, хотя на щеках его блестели дорожки слез.

— Уехали, убрались! — закричал он, обнимая своего друга и в бешеном порыве едва не опрокидывая стул вместе с ним. — Я спасен! Спасен!

— Только не пляши перед самым окном! — весело отбиваясь от его сумасшедших объятий, проговорил Рикар. — Как бы тебя опять не заметил этот соглядатай. Больше, кажется, в доме напротив никого нет: то ли на ярмарке, то ли бог их знает где. Счастье, что с улицы нашей крыши не видно, а из окон этого дома — вполне.

— Ты спас меня, Огюст! Ты меня спас! Боже, боже, я тебе обязан навеки, навеки! Ах, Огюст! Но это какая-то чертовщина… Откуда ты узнал об этом люке?

— Я о нем не знал, — покачал головой Рикар.

Глаза Антуана округлились:

— Но…

— Ты же помнишь: меня мучила эта лестница. Я не мог понять, для чего она там, на крыше. И вот, когда мы с тобой оказались в ловушке, вдруг сообразил. Жил здесь, должно быть, сто лет назад какой-нибудь ростовщик или ювелир, боялся ежечасно, что его ограбят или зарежут. Ну и придумал эти люк и лестницу. А едва я это понял, остальное было уже просто: я мысленно нарисовал разрез дома, рассчитал, где начинается лестница, ну и высчитал, за каким квадратом потолка спрятан люк.

— Ты — гений! — закричал Модюи.

— Ага, признаешь! — Огюст расхохотался.

— Признаю! Признаю и скажу это кому угодно! Мой отец, поверь, устроит тебе нужные знакомства, а я…

— Знакомства я сам себе устрою. — Рикар озорно подмигнул товарищу. — Мне теперь есть что показать хоть самому Шарлю Персье [7]. Ну а ты, надеюсь, и так был мне другом.

— Да, Огюст, но теперь скажи только слово, и я отдам тебе свою жизнь.

— Мне она не понадобится, Антуан, мне хватит и своей… Надеюсь… Что теперь ты будешь делать?

Модюи вздохнул:

— С наступлением темноты выберусь из города и отправлюсь в Булонь, к родственнику отца. Покуда отец не купит в очередной раз благосклонность префекта, мне придется оставаться там. Но потом… О, потом я во всем тебе помогу, можешь не сомневаться. И с заказами, и с деньгами. Уж теперь-то отец для тебя раскошелится.

Огюст опять засмеялся, на этот раз печально:

— Моя благосклонность будет стоить дешевле. Франков пятьсот я, возможно, и возьму у него в долг. Ах, Антуан, как противно быть бедным. Тебе этого не понять… Впрочем, я обязательно разбогатею.

— С таким-то талантом! Я не сомневаюсь! Конечно!

Антуан готов был сейчас согласиться с любыми словами своего друга. Он все еще находился в состоянии, близком к истерике, но то была уже буйная истерика спасенного, истерика ликования, и Огюст, недавно испытавший страх смерти, понимал это состояние.

— Послушай, Антуан! — прервал юноша бурные речи товарища. — Окажи-ка мне одну услугу уже сейчас. Да и себе заодно. К вечеру вернутся мои хозяева, и тебе до темноты придется попрятаться за шкафом: мадам Леду может войти и без стука. Потом уйдешь опять через крышу. Ну, а пока надо подкрепиться. Спустись вниз, зайди на кухню и отыщи там большую корзину с бутылками.

— С бутылками?

— Ну да. Я видел их утром, когда хозяева уходили, а я за ними запирал. По-моему, великолепное бургундское.

Модюи прищелкнул языком:

— Отлично! А что скажет хозяин?

— Что? — поднял брови Рикар. — Да проклянет и назовет последними словами жандармов. Это ведь они посшибали отовсюду замки и все перевернули в его доме. Ну вот, стало быть, и бутылку прихватили.

— О, конечно! Негодяи! А может быть, две? Их все же было пятеро.