Собор

Прошло Рождество. Январь восемьсот двадцать первого года начался страшными неприятностями.

Его сиятельство граф Головин, ни о чем не предупредив Монферрана добился назначения на строительство Исаакиевской церкви специального комиссара. В середине января этот комиссар его звали Борушкевичем, появился на строительстве и потребовал у архитектора отчеты о работе и финансовые документы.

— Говорят граф воров ищет, — шептались между собой подрядчики, и шепоток их доходил до Огюста. — Говорят, их сиятельство Борушкевичу велел никого не щадить. Стало быть, щипнет он и нашего французика. И давно пора! Ишь ты, раскомандовался тут, иноземец проклятый!

— Что это значит? К чему это представление? — не выдержав, спросил Огюст у Вигеля при первой же их встрече в Комитете.

— Не догадываетесь? — глаза Филиппа Филипповича ехидно поблескивали, он кривил рот в улыбке. — Ну? Не привыкли еще? Привыкайте.

— Да к чему? Чего от меня Головин хочет?

— Хочет чтоб вы ему не права свои доказывали, а ручки лизали сударь, — Вигель в упор смотрел на своего приятеля, и тот понял что в глубине души господин начальник канцелярии злорадствует. — Да-с, в России надобно ручки лизать, без того вас любить не станет начальство сиятельное. Вы разозлили Головина своими новшествами и упрямством. К чему вам понадобилось, например, выдумывать какие-то блоки для подтягивания тяжестей?

Огюст покраснел:

— Да что он в этом смыслит, неуч этот?! Блоки нужны, чтобы люди не надрывались и не калечились, перемещая этакие массы гранита и кирпичей… Но ему не понять, он не строитель.

— Вот-вот! — торжествовал Вигель. — А ему кажется — вы лишние деньги по ветру пускаете. До мужиков ваших ему дела нет, пускай дохнут — люди дешевле машин. Но и не в этом одном дело, сударь вы мой. Неужто вы не догадываетесь, что на вас донос написали?

— А? — голос Огюста беспомощно дрогнул. — Как донос?

— Ну, милый вы мой! — Вигель рассмеялся. — Не знаете, что ли, как их пишут? Кому-то из подрядчиков, либо чиновников, либо мастеров вы насолили шибче обычного, вот они и поскрипели перьями. Настрочили, что вы воруете государственные средства.

— Но это же неправда! — вскричал архитектор с запальчивой наивностью, тронувшей даже язвительную душу Филиппа Филипповича. — Я же не воровал, и, следовательно, ревизия это покажет.

— Бог ты мой! — начальник канцелярии схватился за голову. — Ну нельзя же так, сударь, ничего не понимать! Он не воровал! Другие воруют! Мастера воруют. Подрядчики воруют. Здесь все воруют. А спишут на вас.

— У меня на строительстве?.. Не может быть! Я за всем слежу сам! — резко возразил Огюст.

— Тьфу ты, блаженный Августин! — вырвалось у Вигеля. Он смотрел на своего приятеля уже с искренней жалостью, ибо в эту минуту был не в силах не пожалеть его.

— Точно так же, — проговорил Филипп Филиппович, — один мой знакомый не так давно уверял меня, что у него на кухне тараканов нет, хотя у всех его соседей они есть. Во всем доме, говорит, есть, а у меня нет! Я сам каждый день все углы кухни просматриваю. Говорит, стало быть, а таракан у него над головой по потолку этой самой кухни и шествует. Спокойно так, с сознанием исполненного долга. Потому как, дорогой мой, таракан себе щель найдет, сколько вы ни смотрите. Чтобы их не было, кухню новую надобно строить, да без щелей, да следить, чтоб нигде и крошки не упало… Куда вам!

Вигель оказался, как всегда, прав. Ревизия Борушкевича обнаружила, что на строительстве воровали, и притом громадные суммы. Многие чиновники и подрядчики оказались замешаны в воровстве, и комиссар с пристрастием выспрашивал у архитектора, как же такое могло быть.

Высокомерный тон холеного господина, изящно упакованного в мундир надворного советника, выводил Огюста из себя. Пользуясь тем, что Монферран плохо еще понимал русскую речь, если с ним говорили быстро, Борушкевич задавал один и тот же вопрос по нескольку раз и, видя, что архитектор с трудом подбирает слова для ответа, раздраженно торопил:

— Да будет же вам выдумывать, сударь! Говорите уж, как оно есть!

Едва сдерживаясь, чтобы не вспылить, Огюст спросил: нельзя ли отвечать по-французски?

— Так не полагается, — сказал на это комиссар. — Следствие вести положено на русском языке.

— Но мы, черт побери, не в полиции! — в ярости закричал Монферран. — И извольте не говорить со мной, как будто вы меня на чем-то поймали! Я виноват, вероятно, в том, что воровства не заметил, хотя воровать начали раньше, когда я еще за многое сам не отвечал… Но у меня руки чистые, и не допрашивайте меня точно арестованного! Будете себе такой тон позволять — я пожалуюсь на вас государю!

— Государь меня и прислал сюда, — высокомерно заметил на это Борушкевич. — И я делаю только то, что мне государем предписано. А как и что я вам говорю, так это уж не вам судить, господин архитектор. Вы наречие наше плохо понимаете.