Собор

— Правда? Но… если есть такие, они следуют тому же распорядку, что отцы?

— Разумеется, кроме, быть может, некоторых послаблений, зависящих от доброй воли аббата. Вот что могу вам сказать: в других известных мне бенедиктинских аббатствах принята такая формула: живущий берет из устава то, что может взять.

— Но он, я полагаю, свободен в своих передвижениях и поступках?

— С того момента, как он принес обет послушания и, после должного времени испытания, надел монашеское облачение, он такой же монах, как и все, и, покидая монастырь, уже ничего не может делать без благословения отца-настоятеля.

— Тьфу ты! — тихонько сказал Дюрталь. — Словом, если бы это привычное в мире глупое сравнение, уподобление монастыря могиле, было точно, то и жизнь при монастыре была бы такой же могилой, разве что стенки гроба потоньше да приоткрыта крышка, так что виден лучик света.

— Можно сказать и так, — со смешком ответил аббат.

За этими рассуждениями они подошли к епископскому дому, вошли во двор, сразу увидели аббата Жеврезена, который направлялся к саду, и нагнали его. Старый священник пригласил их вместе с собой в огород, где он собирался посмотреть, какие овощи посадила г-жа Бавуаль, чтобы сделать ей приятное.

— А ведь и я давно уже обещал посмотреть на ее рассаду! — воскликнул Дюрталь.

Они прошли по старым аллеям и вошли во фруктовый сад на нижней террасе; увидев их, г-жа Бавуаль сразу же встала на караул, как принято у огородников: воткнула лопату в землю и наступила на штык.

Она гордо указала на ровные грядки моркови и капусты, лука и гороха, объявила, что как раз собиралась пройти на баштан, увлеченно заговорила об огурцах и тыквах, наконец, заметила, что в дальнем конце огорода оставила место для цветов.

Все уселись на холмик, насыпанный вроде скамейки.

Аббат Плом, желая подшутить, приподнял очки с высокой аркой над носом и, потирая руки, очень серьезно заговорил:

— Госпожа Бавуаль, совсем не в том дело, вкусны ли и красивы ваши цветы да овощи; выбирая, что сажать, вы должны руководиться только символикой пороков и добродетелей, приписанных растениям. А я, кажется, вижу, что ваши питомцы по большей части добра не сулят.

— Не понимаю я вас, отец викарий!

— Ну как же, посмотрите: те культуры, за которыми вы сейчас ходите, все знаменуют дурное. Вы чечевицу сеяли?

— Да.

— А у чечевицы зерна темные, мрачные. Артемидор в «Толковании сновидений» уверяет^{67}, что приснившаяся чечевица к смерти; лук и латук тоже предвещают катастрофы. У зеленого горошка репутация получше, но Боже сохрани вас, как от чумы, от кориандра, у которого листья пахнут клопами: все зло от него!

Зато, согласно Мацеру Флориду, чабрец исцеляет змеиные укусы, укроп помогает женщинам в кровотечениях, а чеснок, если есть его натощак, хранит от порчи, которую могут на вас навести, когда вы пьете воду неизвестного происхождения или переезжаете на новое место. Итак, госпожа Бавуаль, сажайте целые поля чеснока!

— А батюшка его не любит!

— Еще надобно, — с серьезным видом продолжал аббат Плом, — наставляться классическими трудами святых Фомы Аквинского и Альберта Великого, который в сочинении о свойствах трав, чудесах мира и тайнах женщин, ему приписанном (но, без сомнения, ложно), дает кое-какие замечания, которые, по моему разумению, не должны пропадать втуне.

Не он ли утверждает, что корень подорожника — превосходное средство против головной боли и гнойных язв, что омела с дуба открывает любые замки, что чистотел, положенный больному на голову, поет, если недужный при смерти, что, натерев руки соком очитка, можно браться за раскаленное железо и не обжечься, что миртовый лист, свернутый кольцом, уменьшает апостемы[48], что, если девушка съест лилию, растертую в порошок, можно проверить, невинна ли она, ибо, если это не так, порошок, едва она его проглотит, тотчас вызовет неудержимое мочеиспускание…

— Я не знал такого свойства за лилиями, — засмеялся Дюрталь, — но знал, что сам же Альберт Великий в другом месте приписывал его мальве; только ее надо не есть, а просто подержать у испытуемой над головой; впрочем, чтобы опыт был совершенно надежен, мальва должна быть засушенная.

— Ну и бред! — воскликнул аббат Жеврезен.

Служанка, совсем опешив, уставилась в землю.

— Не слушайте его, госпожа Бавуаль! — сказал Дюрталь. — У меня есть другая идея, не медицинская, а духовная: сажать цветы, принятые в богослужении, и эмблематические овощи, создать такой сад с огородом, что будут славить Бога, молиться Ему за нас на своем наречии, словом, подражая трем отрокам в пещи огненной, призывать всю природу, от дуновения бури до семян, сокрытых в полях, да благословит Господа!

— Оно недурно, — ответил аббат Плом, — но для этого нужно очень много места, ибо в Писании поименовано не менее ста тридцати названий, а тем, которым приписывался определенный смысл в Средние века, и числа нет!

— Не говоря о том, — вставил аббат Жеврезен, — что подобало бы этому саду, относящемуся к собору, воспроизвести флору его стен.

— А она изучена?