Читаем Собор полностью

На самом деле все верно: как только сказаны освящающие слова, хлеб уже не хлеб. Все-таки необычен план, по которому в видимом сюжете, в сцене на мельнице пшеница вообще убирается с глаз: и как зерно, и как мука, и как гостия; должно быть, художник принял решение отказаться от материи, от внешнего и заменить ее реальностью, недоступной для чувств, с тем, чтобы потрясти массу, утвердить действительность таинства, сделать его видимым для толпы. Но вернемся к нашему церковному строительству. На чем мы остановились?

— Вот здесь, — ответил Дюрталь и показал веточкой на песке на продольные проходы храма. — Что ж, боковые капеллы мы можем устроить по нашему выбору. Одну, само собой, посвятим Иоанну Крестителю. Чтобы отличить ее от остальных, у нас есть хмель и гвоздичное дерево, которым он дал и свое имя, а главное полынь, которую собирают накануне его праздника и вешают в комнате от злого глаза и чародейства, от молнии и привидений. Заметим еще, что это прославленное в Средние века растение применялось против эпилепсии и пляски святого Вита — болезней, при которых необходимо заступничество Предтечи.

Другую капеллу посвятим апостолу Петру. На его алтарь мы также можем положить пук трав, которые наши предки называли в его честь: подснежник, кустистую жимолость, горечавку и мыльнянку, постенницу и повой, и много других, все не упомню.

Но прежде всего, не правда ли, подобает возвести приют для Божьей Матери Семи Скорбей{71}, который есть во многих церквах.

Ясно нам указана удивительная пассифлора, синий, в лиловый вдающийся цветок; завязь ее подражает кресту, столбик цветка гвоздям, тычинки молоткам, волокнистые органы терновому венцу: словом, в ней заключены все орудия Страстей Господних. Если угодно, прибавьте к ней иссоповую ветвь, посадите кипарис — образ Спасителя по святому Мелитону и смерти по г-ну Олье, мирт, который, по одному из текстов Григория Великого, утверждает сострадание, а главное, не позабудьте крушину или терние: ведь из ветвей именно этого кустарника иудеи сплели венец, возложенный на голову Христа; вот капелла и готова.

— Да, — сказал аббат Жеврезен, — Руо де Флери уверяет, что именно колючими ветвями крушины венчали главу Сына Человеческого, и тут поневоле задумаешься: вспоминается, что в Ветхом Завете, в главе девять Книги Судей, все великие деревья Иудеи поклонились Царю, пророчески представленным этим невзрачным кустом.

— Это так, — ответил аббат Плом, — но вот еще что любопытно: сколько совершенно различных смыслов приписывают тернию древние символисты. Святой Мефодий приноравливает его к девству, Феодорит к греху, святой Иероним к дьяволу, святой Бернард к смирению.

Заметьте также, что в «Символическом богословии» Максимилиана Сандея это растение названо прелатом, в мире живущим, в то время как маслину, виноград и фиговое дерево, сравнивая с ним, автор именует монашескими молитвенными орденами. Тут он, конечно, намекает на шипы, которыми епископы, бывало, не упускали случая колоть скорбящие главы обителей.

Еще в геральдике своей капеллы вы позабыли тростник — скипетр, в насмешку вложенный в руки Сына Божия. Но тростник точно так же, как и терние, куда хочешь, к тому приложишь. Святой Мелитон дает значение: Воплощение и Святое Писание; Рабан Мавр: проповедник, лицемер, язычники; святой Эвхер: грешник; Клервоский аноним: Христос; прочее позабыл.

— Для одной породы и того хватит, — сказал Дюрталь. — Теперь надо устроить еще несколько капелл для святых; нет ничего проще: возьмем только тех, чьими именами названы травы.

Вот, к примеру, валериана, прозванная травой святого Георгия, белый цветок с трубчатым стеблем, растущий во влажных местах; его прозванье вполне понятно, ибо его применяли при леченье нервных болезней, от которых этому святому и молились.

Трава, или, вернее, травы, святого Роха: болотная мята, два сорта девясила, из которых один, с золотисто-желтыми цветами, служит слабительным и исцеляет паршу; прежде в день памяти этого подвижника освящали пучки этой травки и подвешивали в хлевах, чтобы охранить скот от эпизоотий.

Трава святой Анны — унылая вьющаяся постенница, эмблема бедности.

Трава святой Варвары — гулявник, невзрачное крестоцветное растеньице, помогающее от цинги, по-нищенски пластающееся вдоль дорог.

Трава святого Фиакра — коровяк, отварные листья которого ставят как припарки: они служат мягчительным и лечат от колик, а святой этот, как считается, тоже снимает боль в животе.

Трава святого Стефана — цирцея, скромная травка с гроздьями красноватых цветков на мохнатом стебельке. Да сколько их еще!

Перейти на страницу:

Все книги серии Дюрталь

Без дна
Без дна

Новый, тщательно прокомментированный и свободный от досадных ошибок предыдущих изданий перевод знаменитого произведения французского писателя Ж. К. Гюисманса (1848–1907). «Без дна» (1891), первая, посвященная сатанизму часть известной трилогии, относится к «декадентскому» периоду в творчестве автора и является, по сути, романом в романе: с одной стороны, это едва ли не единственное в художественной литературе жизнеописание Жиля де Рэ, легендарного сподвижника Жанны д'Арк, после мученической смерти Орлеанской Девы предавшегося служению дьяволу, с другой — история некоего парижского литератора, который, разочаровавшись в пресловутых духовных ценностях европейской цивилизации конца XIX в., обращается к Средневековью и с горечью осознает, какая непреодолимая бездна разделяет эту сложную, противоречивую и тем не менее устремленную к небу эпоху и современный, лишенный каких-либо взлетов и падений, безнадежно «плоский» десакрализированный мир, разъедаемый язвой материализма, с его убогой плебейской верой в технический прогресс и «гуманистические идеалы»…

Аnna Starmoon , Жорис-Карл Гюисманс

Проза / Классическая проза / Саморазвитие / личностный рост / Образование и наука
На пути
На пути

«Католичество остается осью западной истории… — писал Н. Бердяев. — Оно вынесло все испытания: и Возрождение, и Реформацию, и все еретические и сектантские движения, и все революции… Даже неверующие должны признать, что в этой исключительной силе католичества скрывается какая-то тайна, рационально необъяснимая». Приблизиться к этой тайне попытался французский писатель Ж. К. Гюисманс (1848–1907) во второй части своей знаменитой трилогии — романе «На пути» (1895). Книга, ставшая своеобразной эстетической апологией католицизма, относится к «религиозному» периоду в творчестве автора и является до известной степени произведением автобиографическим — впрочем, как и первая ее часть (роман «Без дна» — Энигма, 2006). В романе нашли отражение духовные искания писателя, разочаровавшегося в профанном оккультизме конца XIX в. и мучительно пытающегося обрести себя на стезе канонического католицизма. Однако и на этом, казалось бы, бесконечно далеком от прежнего, «сатанинского», пути воцерковления отчаявшийся герой убеждается, сколь глубока пропасть, разделяющая аскетическое, устремленное к небесам средневековое христианство и приспособившуюся к мирскому позитивизму и рационализму современную Римско-католическую Церковь с ее меркантильным, предавшим апостольские заветы клиром.Художественная ткань романа весьма сложна: тут и экскурсы в историю монашеских орденов с их уставами и сложными иерархическими отношениями, и многочисленные скрытые и явные цитаты из трудов Отцов Церкви и средневековых хронистов, и размышления о католической литургике и религиозном символизме, и скрупулезный анализ церковной музыки, живописи и архитектуры. Представленная в романе широкая панорама христианской мистики и различных, часто противоречивых религиозных течений потребовала обстоятельной вступительной статьи и детальных комментариев, при составлении которых редакция решила не ограничиваться сухими лапидарными сведениями о тех или иных исторических лицах, а отдать предпочтение миниатюрным, подчас почти художественным агиографическим статьям. В приложении представлены фрагменты из работ св. Хуана де ла Крус, подчеркивающими мистический акцент романа.«"На пути" — самая интересная книга Гюисманса… — отмечал Н. Бердяев. — Никто еще не проникал так в литургические красоты католичества, не истолковывал так готики. Одно это делает Гюисманса большим писателем».

Антон Павлович Чехов , Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк , Жорис-Карл Гюисманс

Сказки народов мира / Проза / Классическая проза / Русская классическая проза

Похожие книги